Тайна Муромской чащи - [16]

Конечно, и к пяти годам Уморушка уже кое-что знала: и что такое лихо, и почем оно фунт, и где раки зимуют, и как крапива жжется, и зачем зайцу длинные ноги, и еще многое-многое другое. Она даже знала, почему нельзя все время спрашивать: «Почему?», но постоянно об этом забывала и спрашивала. Но вот из «волшебства» Уморушка почти ничего не знала и не умела. Когда она пыталась упросить дедушку Калиныча научить ее чему-нибудь «такому-эдакому», он строго выговаривал ей:

– Детям до шести лет колдовать строго воспрещается!

– А очаровывать? – спрашивала Уморушка.

– А очаровывать после шестнадцати будешь, когда школу закончишь! – почему-то еще сильнее сердился дедушка.

– А раньше никак нельзя? – на всякий случай спрашивала любопытная девочка.

Но после такого вопроса дедушка так багровел и зеленел, что Уморушка сама быстро делал вывод: «Все ясно – нельзя!»

Однако несмотря на запреты Калины Калиныча, Уморушка кое-чему научилась от братьев. Так она научилась РАЗДВАИВАТЬСЯ и УЛЕТУЧИВАТЬСЯ.

От первого волшебства ей была польза: она могла, например, сидеть дома и есть варенье из ежевики и одновременно лежать на берегу Журавлиного Озера и загорать под ласковым летним солнышком. Этому волшебству Уморушка выучилась первым делом. А вот от второго волшебства ей пока было мало пользы. Улетучиваться-то она научилась, только от кого ей было улетучиваться? От папы с мамой? От дедушки Калиныча? Они сами отлично умели это делать и даже лучше, чем неопытная Уморушка. Вот, наверное, почему она всегда охотно раздваивалась и очень редко, только когда чувствовала за собой какую-нибудь вину, улетучивалась в неизвестном направлении.

Глава двадцать первая

С тех пор, как Уморушке удалось подслушать новость о приходе в Муромскую Чащу страшных лесорубов, она окончательно потеряла покой.

– «Лесовичка я или не лесовичка? Тут злодеи пришли с топорами, а я и в ус не дую? Надо что-то делать!» – подумавши так, Уморушка быстренько накинула на голову ромашковый венок для повседневной носки и выбежала из дома.

«Первым делом нужно злодеев найти. Потом… – Уморушка не знала, что она будет делать потом, но огорчаться от этого сильно не стала. – Потом видно будет, главное, их отыскать надо».

Уморушка вспомнила, как Шустрик рассказывал о встрече с Пашей около ивы Плаксы, и решила поискать непрошенных гостей возле Плакучих Ив. Но там лесорубов не было. Уморушка хотела расспросить Плаксу о Паше, но ива замахала на девочку ветвями и страдальчески запричитала:

– Ах, Уморушка, не мешай!.. Мне своих слез не выплакать, а ты с чужими горестями лезешь. Уходи, пожалуйста, нет здесь твоих лесорубов!

И Плакса нагнулась еще ниже к ручью, чтобы не видеть окружающий мир с его заботами и получше насладиться собственными страданиями.

Уморушка посмотрела ни иву и поняла, что с такой подругой Муромскую Чащу не спасешь. Да и вросла в свой кусочек берега эта Плакса корнями сильно и прочно: не сдвинешь ее с места, даже если вокруг все будет гореть синим пламенем.

Побывав у Плакучих Ив и убедившись, что здесь никаких лесорубов нет и в помине, Уморушка отправилась наобум – все прямо и прямо, никуда не сворачивая. И вскоре убедилась, что маршрут выбрала правильно: она вышла к палаткам лесорубов.

Глава двадцать вторая

Три дня было спокойно, и бригада Опилкина понемногу пришла в себя. Даже братья Разбойниковы вылезли на третий день из палатки и стали поговаривать о работе.

– Раз приехали сюда – нужно рубить, – заявил Паша геройски.

– Топорик дадут новый – поработаем, – скромно поддержал его Саша.

– Дам, дам, ребятки! – Довольный такой переменой в настроении своих подчиненных, Опилкин велел Ведмедеву выдать братьям Разбойниковым по новому топору. – Сегодня воскресенье, будем отдыхать, – сказал бригадир, а завтра с зарей приступим.

Ведмедев, который без дела не мог посидеть и минуты, добровольно взял на себя обязанности бригадного повара. Услышав радостную весть, он приготовил такой роскошный завтрак, что обедать потом не пожелал ни один человек. Правда, жарить еду Егору Ивановичу пришлось на маленьком походном примусе: костер он, все-таки, побоялся разжигать…

– Ничего, – уписывая за обе щеки ведмедевское угощение, говорил Опилкин, – все перемелется – мука будет. Леших бояться – в лес не ходить!

По просьбе бригадира, братья еще раз поведали своим товарищам о встречах с таинственным Шустриком и его дедушкой. История, хотя и была уже ими слышана несколько раз, снова распалила Ведмедева, и он принялся рассказывать всякие загадочные случаи из своей или чужой жизни. При этом он клялся, что все, о чем он рассказывает, чистая правда, и очень обижался, если ему все-таки не слишком верили. Все истории были почему-то на одну и ту же тему: о чертях, леших, ведьмах, оборотнях и вурдалаках.

Опилкин, послушав немного для приличия, вскоре поднялся и пошел в свою палатку. Он не хотел забивать себе голову всякой ерундой, тем более, что своих забот у него было весьма предостаточно. Подойдя к палатке, он откинул полог и хотел было уже войти внутрь, но вдруг застыл на пороге как вкопанный. В палатке, в которой он всегда поддерживал образцовый порядок, все было перевернуто сейчас вверх дном. Важные документы валялись вперемежку с не очень важными документами, на столе рядом с обкусанным кем-то карандашом лежала любимая авторучка и истекала красными чернилами, напомнившими бригадиру кровь. Тут же на столике находился чистый лист бумаги с какими-то странными, похожими на буквы, знаками: