Тайна - [5]

Несколько раз Каштану удавалось уловить этот эффектный момент и сделать акварельные наброски заката. Глядя на него, и Маринка принималась рисовать цветными карандашами ту же картину.

Заходящее солнце навевало грусть. Солнце уползало, небо из багряного становилось сиреневым, потом серым и, наконец, темным. В домах вспыхивало электричество, начинали светиться десятки, потом сотни, а затем и тысячи окон.

Каштан всегда смотрел на это сверкание бесчисленных огнен с необъяснимой печалью. Быть может, в нем крепко сидела врожденная деревенская закваска? В селе ведь знаешь, кто стоит за каждым огоньком. А здесь? Грусть возникает, наверно, от осознания жесткой истины, что никогда, никогда ты не узнаешь людей, живущих за этими окнами.

Впрочем, о том же как-то сказала даже Маринка. Она любила наблюдать вместе с отцом, как на город опускаются сумерки. Свой остренький локоть она ставила на подоконник, кулачком подпирала подбородок и задумчиво смотрела на вспыхивающие созвездия московских огней. И однажды тихо проронила:

— А может, там тоже девочки у окон стоят? А, папуля? И хотят со мной познакомиться?

И столько грусти прозвучало в голосе, что он обнял ее и приласкал.

И еще один случай вспомнился Каштану. Они рисовали с дочкой закат. Ему вздумалось рассказать ей известную притчу о бедном пастушке. Этого пастушка волновало и притягивало какое-то неведомое селение, расположенное далеко за полями у самого горизонта. Когда пастушок на закате гнал свое стадо обратно в деревню, он всегда отчетливо видел, что в домах далекого загадочного селения окна сделаны из золота. Они торжественно сияли золотым блеском. И пастушку представлялось, каким же дивным был этот чудо-городок. Там золотые и окна, и крыши, и посуда. Там играет волшебная музыка, дети смеются и танцуют. Пастушок страстно мечтал попасть в чудесное селение. И однажды решился. Бросил свое стадо и побежал через поля туда, к горизонту, к городку с золотыми окнами… Но когда он добрался до него, то в растерянности остановился: золотое сияние окон исчезло, потому что закатилось солнце. Перед мальчиком оказалась самая обыкновенная деревушка с черными избами, окна которых по вечерам лишь отражали закатное солнце. Пастушок опустился на траву и зарыдал: до того ему было больно и обидно…

Каштан не успел еще закончить свой рассказ, как дочка горько заплакала, и он долго не мог ее утешить.

Аня очень рассердилась на мужа за то, что он довел ребенка до слез, увела дочку в ванную. А его, помнится, послала в овощной магазин за картошкой.

Чего греха таить, Аня крепко ревновала. Маринка простодушна, она и не пытается скрывать, как любит отца. Аню это мучило, она нередко срывала свою досаду то на муже, то на дочери. Что было, то было.

Каштан тяжко вздохнул и подумал: неужели невозможно найти какой-то выход? Затея с переводом в институт — это легенда, и он должен избавить Аню от тягостной обязанности, которую, неожиданно для него, больница возложила на ее плечи. Что можно сделать? Ну что можно сотворить при его-то состоянии? Сесть и электричку, уехать в Загорск? Вот будет подарочек для тети Зины — подыхающий двоюродный племянник. Нет, это несерьезно. Сесть в электричку и— куда глаза глядят, к черту на кулички! Лишь бы подальше от дома… А что, если двинуть на родные торфяники? Приползти туда, где появился на свет? И там in кончить свой путь? А? В этом что-то есть. Ей-богу, это — неплохая идея!

Каштан глянул на сервант. Его паспорт и больничный лист Аня положила на полку. А вот выписку из истории болезни унесла с собой. Чудачка, думает, он не знает содержания этой выписки. Лучше, чем кто-либо, он представляет, что стоит за лаконичным диагнозом.

А паспорт надо взять с собой, если решиться на бегство.

Взгляд его скользнул по книжному шкафу. И вдруг Каштан замер. Он смотрел на корешок одной из книг, стоявших в шкафу: «Архитектурные ансамбли Ленинграда». Вспомнил: между страницами этого тома спрятан конверт с «подкожными деньгами». Иногда Каштану удавалось немного подработать на дипломных работах, на левых заказах. Часть заработанных денег он три года назад стал утаивать, хотя не смог бы объяснить даже самому себе, зачем он это делает. Никаких планов на этот счет у него не было. Ни о каких покупках он не мечтал. Но все же откладывал.

Каштан поднялся, распахнул дверцу шкафа, вынул томик и раскрыл его. Конверт лежал на месте, а в нем — двести семьдесят восемь рублей.

Найдут после него эти деньги — что подумают? Стыдно. Ужасно стыдно. Оставить? Спрятать? Выбросить? Истратить? Кругом — стыдно.

Надо было что-то решать.

Убраться отсюда, из дома, необходимо — это ясно. Поехать в родные места? А впрочем, какие они, к шуту, родные?! С тех пор как его, трехлетнего, увезла тетка, он никогда не бывал там. Нет, не годится для последнего прибежища. Тем более что находится поселок в Подмосковье, неподалеку. Возьмут доброхоты да еще и привезут обратно сюда. Нет уж, если отправляться, то как можно дальше. Коли окочурюсь в пути, все равно это будет далеко от дома.

Он снова поднялся, прошел в прихожую и положил во внутренний карман пальто паспорт и деньги. Сел на табурет и медленно стал надевать башмаки. Они казались чересчур тяжелыми, но таки одолел их. Он делал передышки, когда вновь надевал полупальто и вязаную лыжную шапочку. Голова слегка кружилась, и его поташнивало. Ничего, говорил он себе, терпи. Так надо!