Тайна мадам Лефевр - [36]

Однако этого не произошло. Хотя она и спешила исполнить миссию, поддерживающую ее на протяжении последних полутора лет, все равно было больно. Тоненький внутренний голос нашептывал: изнуряющее чувство внутренней пустоты – следствие того, что частичка ее души осталась с Уиллом.

Значит, их страсть породила узы более крепкие, чем она предполагала. На одну-единственную ночь она получила в свое безраздельное владение восхитительного Зевса, сошедшего с небес на землю, но претендовать на него могла не больше, чем девушки из мифов. Раз уж не превратилась ни в корову, ни в дерево, не должна и позволять, чтобы расставание с ним лишило воли. Нужно позабыть об их дружеском путешествии, о том, что, рассказывая ей истории, Уилл смотрел на нее поблескивающими глазами и тепло улыбался. Нужно уничтожить малейшие чувства к нему, умело и нежно подводящему ее к экстазу.

А уж о том, что он станет по ней тосковать, и вовсе не следует волноваться. Проснувшись и обнаружив, что она сбежала, вырвет с корнем из своего сердца ростки привязанности, которые могли там прорасти.

Элоди решила вычеркнуть из памяти и Уилла Рэнсли, и месяц, проведенный с ним. Так же, как она забывала о проблемах, решить которые было не по силам. Пришло время подумать о будущем.

Поднимающееся на чистом небосводе солнце ласкало обещанием погожего весеннего дня. Ей бы радоваться, предвкушая, но в душе шевелилось мучительное подозрение, что, несмотря на все усилия и ухищрения, Филиппа ей найти так и не удастся. Она поспешила подавить это чувство. Потерять его было немыслимо.

Элоди решила, что ее тревога проистекает от усталости, а не от угрызений совести, что обманула Уилла. Ей бы вообще не удалось выжить, не возведи она обман в ранг величайшего искусства.

Кроме того, она подарила ему страсть, единственный честный дар, который могла преподнести, и ничуть не сожалела об этом.

За поворотом дороги ее глазам предстали пока еще далекие стены Парижа, огромной тенью укрывшие путников, идущих с запада. Элоди изо всех сил попыталась обрадоваться представшему ее глазам зрелищу.

Хватит уже бояться, сожалеть и тосковать, вот-вот начнется самая важная игра в ее жизни. После столь долгого ожидания она не собиралась сдаваться.

Гнев и презрение к собственной глупости понукали Уилла шагать быстрее. Постоялый двор он покинул через несколько минут после обнаружения бегства Элоди. Поскольку теперь в город они должны были войти поодиночке, притворяться крестьянином не имело смысла. «Пусть хозяин гостиницы зажарит купленных накануне кур на ужин и разрубит тележку на дрова», – яростно размышлял Уилл.

Не отягощенный ношей, он продвигался очень быстро. Не прошло и получаса, как он заметил Элоди, входящую в городские ворота. Первое за день везение, хотя, оказавшись внутри, она вовсе не обязательно пойдет на Центральный рынок. Но Элоди в крестьянском платье и с пищащими в корзинах цыплятами брела в сторону рынка. Растворившись в пестрой толпе, состоящей из рабочих, торговцев, поваров, горничных, крестьян, купцов, солдат и возвращающихся после ночных эскапад распутников, Уилл получил возможность следовать за ней почти по пятам.

Если бы он не был столь взбешен, возможно, даже получил бы удовольствие от этой игры: на какое расстояние он сможет подойти к ней, оставаясь при этом незамеченным? Хотя ярость несколько ослабила привычную осторожность, он удивился, насколько близко сумел подобраться к ней. На одном повороте едва не дотронулся до ее локтя.

Он понимал: неразумно вести себя подобным образом, будто бросая ей вызов, понукая заметить его. Возможно, так и было. Ничего на свете ему не хотелось сильнее, как схватить ее и, как следует встряхнув, спросить, почему она так поступила.

Но это стало бы еще одной глупостью. Он знал, почему она сбежала, даже ожидал этого. Признал: в первом раунде она его переиграла. Осознание этого еще больше распаляло злость, что для него нетипично. В обычных обстоятельствах он отдал бы должное ее смекалке, сделал для себя соответствующие выводы и двинулся дальше.

Остановившись на краю рыночной площади, он проследил за тем, как Элоди продала цыплят и одну корзину, купила апельсинов и заполнила ими вторую корзину. Захотелось немедленно призвать ее к ответу, но он рассудил, что лучше это сделать в местечке поспокойнее, где меньше свидетелей, которые захотят принять ее сторону. В том, что борьба неизбежна, он не сомневался.

Когда Элоди покинула рыночную площадь, Уилл увеличил дистанцию между ними. Он мог бы следовать за ней почти по пятам, но не хотел возбуждать в ней ненужные подозрения, памятуя о бдительности и осторожности, выказываемых ею по дороге из Вены. Он никак не мог понять, отчего по-прежнему сильно зол на нее.

Элоди направлялась на юго-восток, в район элегантных городских особняков, популярных при Людовике XIV. Тот пришел в запустение во времена революции, большинство некогда величественных hôtels[16] с прилегающими дворами и садами стояли обветшалые и заброшенные. Элоди остановилась у одного дома, выстроенного в классическом стиле, который, в отличие от всех остальных зданий, имел ухоженный вид. Каменные стены и окна вычищены, железная ограда покрашена, кусты и газоны подстрижены. Несколько мгновений посмотрев на этот дворец, она зашагала по узкой улочке к расположенной позади садовой калитке.