Тайна личности Борна - [7]

— Поняли, что я имею в виду? Среди множества ваших талантов — несомненное знание армейского вооружения.

— Армия? — вновь со страхом спросил пациент.

— Маловероятно, — ответил Уошберн. — Когда вы пришли в себя, я говорил вам о зубах. В армии так не пломбируют, поверьте. И, разумеется, косметическая операция совершенно исключает подобную возможность.

— Тогда что же?

— Не стоит задерживаться на этом. Лучше вернемся к тому, что с вами случилось. Мы остановились на сознании, помните? Психологический стресс, истерия… Не физическая травма, а психологическая нагрузка. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Продолжайте.

— Как только шок проходит, исчезают и нагрузки, поскольку нет угрозы психике. Когда это случится, ваши навыки и способности вернутся. Вы вспомните определенные поведенческие модели, возможно, это произойдет совершенно естественно, ваши реакции будут инстинктивными. Но всегда останется некий пробел, брешь в сознании, и это, по всей видимости, необратимо. — Доктор замолк, вернулся к креслу, сел, выпил и устало закрыл глаза.

— Продолжайте, — прошептал неизвестный.

Уошберн открыл глаза, остановив взгляд на пациенте.

— Вернемся к голове, которую мы назвали мозгом. Который, как физический орган, состоит из огромного количества клеток и взаимодействующих компонентов. Вы читали книги: лимбическая система, ткани гиппокампа и зрительных бугров, мозолистое тело, особенно технология лоботомии. Малейшее изменение может повлечь существеннейшие сдвиги. Это и случилось с вами. Вы перенесли физическую травму. Как будто поменялись местами элементы, физическая структура стала иной. — Уошберн снова замолчал.

— И… — настаивал пациент.

— Спад психологического напряжения позволит — уже позволяет — вашим способностям и навыкам вернуться к вам. Но не думаю, что вы когда-нибудь сумеете связать их со своим прошлым.

— Но почему? Почему нет?

— Потому что каналы, в которых жила информация о прошлом, претерпели изменения. Физически преобразовались настолько, что перестали функционировать как прежде.

Пациент не шевелился.

— Ответ в Цюрихе, — сказал он.

— Еще рано. Вы еще не готовы, не достаточно окрепли.

— Я окрепну.

— Обязательно.

Шли недели, продолжались словесные упражнения, росла стопка бумаг на столе, восстанавливались силы пациента.

Девятнадцатая неделя на исходе. Яркое солнечное утро, спокойное, сияющее Средиземное море. Пациент только что вернулся после часовой пробежки вдоль берега к холмам, он пробегал около двенадцати миль ежедневно, с каждым днем увеличивая скорость и сокращая число передышек. Он опустился в кресло у окна, тяжело дыша, весь взмокший. Он вошел в спальню через боковой вход, минуя гостиную. Так было легче, гостиная служила приемной, и там все еще оставалось несколько пациентов, дожидавшихся, когда их заштопают. И испуганно гадавших, в каком состоянии доктор будет сегодня утром. Собственно, все обстояло не так уже плохо, Джеффри Уошберн по-прежнему пил как буйный казак, но в седле держался. Словно в закромах его собственного разрушительного фатализма отыскались запасы надежды. И человек без памяти понял: эта надежда была связана с цюрихским банком на Банхофштрассе. Почему так легко вспомнилось название улицы?

Дверь в спальню резко отворилась, и в комнату ворвался сияющий Уошберн, в халате, заляпанном кровью больного.

— Получилось! — воскликнул он. В этом возгласе было больше ликования, чем ясности. — Открываю собственную биржу труда и живу на комиссионные. Это надежней.

— О чем вы?

— Это то, что вам нужно. Вам необходимо потрудиться на открытом воздухе, и две минуты назад господин Жан-Пьер Бесфамильный получил выгодную работу. По крайней мере на неделю.

— Как вам удалось? Я и не думал, что можно вскрыть такие возможности.

— Вскрыть пришлось гнойник на ноге Клода Лямуша. Я объяснил ему, что мои запасы средств для местной анестезии очень, очень ограничены. Мы поторговались, разменной монетой были вы.

— Значит, неделя?

— Если хорошо себя проявите, может, и больше. — Уошберн помолчал. — Но это ведь не так важно, правда?

— Сейчас я уже не знаю. Еще месяц назад — возможно, но не сейчас. Я говорил вам. Я готов отправляться в дорогу. Да и вы этого хотите. Меня ждет Цюрих.

— Более того: я хочу, чтобы в Цюрихе вы потрудились наилучшим образом. Мои побуждения сугубо эгоистичны, помилованию не подлежат.

— Я готов.

— Только по видимости. Поверьте, крайне важно, чтобы вы провели на воде более или менее продолжительное время, частично ночью. Не в управляемых условиях, не как пассажир, а подвергаясь суровым испытаниям — чем суровее, тем лучше.

— Очередное испытание?

— Я пользуюсь любой возможностью в этих скудных условиях. Если бы я мог устроить для вас крушение, устроил бы. Впрочем, Клод Лямуш сам в некотором роде стихийное бедствие — очень сложный человек. Нога его скоро заживет, и он отыграется на вас. Как и все остальные — ведь вы займете чье-то место.

— Очень вам обязан.

— Не стоит благодарности. Мы совместим сразу два стресса. Одна или две ночи на воде, если Лямуш не нарушит расписания, — это враждебная среда, которая способствовала развитию у вас истерии, — и неприязненное и подозрительное отношение окружающих — модель изначальной стрессовой ситуации.