Тайна крепостного художника - [6]

Шрифт
Интервал

Младшая, Софья (ей тогда исполнилось сорок), тоже сочиняла, но по большей части стихи и занималась переводами, например, Пушкина на французский. И она публиковалась — под псевдонимом Ольга Н. (Видимо, аллюзии с пушкинскими Лариными — Ольга, Татьяна?..) Состояла в браке с Энгельгардтом, сыном директора Царскосельского лицея, где учился Пушкин. Но давно жила с мужем порознь, хоть и сохраняла с ним нормальные отношения. Энгельгардт тоже был поэтом, завсегдатаем литературных салонов…

Появление Сашатки Сорокина в их жизни так и осталось бы ничего не значащим фактом, если бы не один случай.

Александр Владимирович Новосильцев со студенческих лет дружен был с Николаем Павловичем Милюковым, архитектором, и они нередко обедали друг у друга. И однажды на обеде в доме Новосильцевых Софья Владимировна спросила:

— А скажите, Николя, знаете ли вы работы крепостного художника из венециановской школы — некоего Сороки? Он ведь, говорят, был человеком Милюковых?

Николай Павлович — крупнолицый, в очках, с пышными усами, — с удовольствием промокнул салфеткой губы и ответил живо:

— Как же мне не знать, дорогая Софи, коли вся усадьба родича моего сплошь в его полотнах! Очень, очень талантливый живописец. Может быть, лучший из гнезда Венецианова!

— В самом деле? — недоверчиво произнес Александр Владимирович, продолжая прожевывать ломтик ветчины.

— Уверяю тебя. Говорю как рисовальщик-профессионал. Удивительные пейзажи — легкие, прозрачные, дышащие жизнью! А портреты! Бог ты мой! Так изобразил Милюкова-старшего — просто поразительно — настроение и характер, мысль в глазах — схвачено доподлинно. — Но потом вздохнул: — И такая судьба ужасная!

— Спился, да?

— Пил, конечно, лихо. Только дело не в этом. Или не столько в этом… Он повесился.

Дамы онемели. У Екатерины вырвалось:

— Бедный мальчик!

Николай Павлович удивился:

— Да какой же мальчик? Лет уж сорок было, я думаю.

— Нет, я говорила про сына Сороки. Он здесь учится, у Набилкова.

Архитектор кивнул:

— Да, припоминаю. Мне кузен говорил. После смерти художника Конон взял парнишку к себе в усадьбу, чтоб служил казачком. А потом отправил на учебу в Москву. На стипендию, учрежденную Милюковым-старшим.

— Что ж, весьма сердечно.

Старший брат Новосильцев недовольно пробормотал:

— Тем у вас других не имеется, что ли, для обеда — кроме как о повешенных?

Софья пояснила:

— Я спросила потому про Сороку, что хотела бы купить что-нибудь из работ его. Как вы полагаете, Николя, кто из ваших близких мог бы мне продать?

Тот пожал плечами:

— Не скажу верно. Надо написать Конону. А уж он у папеньки своего спросит.

— Сделайте одолжение. Лично для меня.

Милюков улыбнулся:

— Исключительно ради вас, дорогая Софи.

Старший же Новосильцев пробурчал:

— Как непросто быть братом экзальтированных особ!

А пока суд да дело, подоспела Пасха 1869 года. И набилковцы, как и все, невозможно оголодавшие за Великий пост, ждали разговения с нетерпением. Вася Антонов, лежа в дортуаре на соседней койке, положив руки под затылок и разглядывая потолок в трещинках, сладостно мечтал: «После всенощной первым дело щей поесть горячих с мясом. И мослы обгладывать, вытрясая мозг. И сметанки, сметанки поболе — ложкой чтоб накладывать на горбушку черного хлеба. А потом утку в яблоках. Из которой прямо жир течет. Расстегаи с вязигой. Курник, уж само собой. И творожную пасху. Крашеные яйца. Пироги с вишневым вареньем к чаю. Чай, конечно, с сахаром, но вприкуску — наливать в блюдечко, дуть и схлебывать. И потеть от съеденного. И лежать, как удав, переваривая пищу. Ощущая полноту счастья». Но Сашатка над ним подтрунивал: «Нешто счастье наше в еде?» — «Ну не токмо, — отвечал Вася с неохотой, — но в еде тоже. Мы с тобой не курим, не пьем, не ухаживаем за барышнями — от чего еще получать удовлетворение? Ходим в гимнастический зал, в мяч играем, семь потов сгоняем, а потом не грех подкрепиться как следует». — «А духовная пища? Разве не приносит приятствие?» — «Да, само собою. Только мы ж не бестелесные ангелы. Нам и чувственных удовольствий подавай».

В пятницу по обычаю мылись в бане — ведь вода смывает с тела все греховное, — и переоделись в чистое нижнее белье. Многие набилковцы ходили на исповедь. Самым грустным днем Страстной недели выходила суббота — запрещалось петь, смеяться, бегать, прыгать, прибирать в комнате, даже постирушки устраивать. Воспитатели проводили с учениками душеспасительные беседы. Те затем причащались, освящали в церкви куличи и крашеные яйца.

Наконец, стояли со свечками на всенощной и ходили вокруг храма крестным ходом. И, уже вернувшись домой, от души разговлялись. А под утро, укладываясь спать, Вася спросил Сашатку:

— Может, навестим твоих Новосильцевых? Похристосуемся, а они наверняка нас чем-нибудь угостят.

У Сорокина вырвалось со вздохом:

— Я уж тоже думал, только вот не знаю, удобно ли? Кто мы им такие? Ихний племянничек, гимназист катковский, на меня зырил с неприязнью.

— Знамо дело, нас катковские презирают. Видишь ли, у них кость белая, а у нас черная. Чистоплюи. Ну да если надо, мы катковцам бока намнем.

— Ай, не петушись.

— Нет, пойдем, пойдем в самом деле. Мы же не к племяннику, а к его тетушкам приветливым. Ведь они принцесс из себя не строят. Оченно душевные дамочки.


Еще от автора Михаил Григорьевич Казовский
Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Великий галицкий князь Ярослав Владимирович, по прозвищу «Осмомысл» (т.е. многознающий), был одним из наиболее могущественных и уважаемых правителей своего времени. Но в своём княжестве Ярослав не был полновластным хозяином: восставшие бояре сожгли на костре его любовницу Настасью и принудили князя к примирению с брошенной им женой Ольгой, дочерью Юрия Долгорукого. Однако перед смертью Осмомысл всё же отдал своё княжество не сыну Ольги - Владимиру, а сыну Настасьи – Олегу.


Чудо на переносице

В сборник вошли рассказы:ПеснярыМоя прекрасная ледиМарианнаПерепискаРазбегПоворотФорс-мажорЧудо на переносицеМеханическая свахаКак мне покупали штаныОрешки в сахареГастрольные страстиЗвезда экранаТолько две, только две зимыКиноафиша месяцаЕще раз про любовьОтель «У Подвыпившего Криминалиста»Пальпация доктора КоробковаИ за руку — цап!Злоумышленник.


Крах каганата

Хазарский каганат — крупнейшее и сильнейшее государство в Восточной Европе в VII—X веках. С середины IX века Киевская Русь была данницей каганата. Его владения простирались от Днепра и Вятки до Южного Каспия, правители Хазарии соперничали по своему могуществу с византийскими басилевсами. Что же это было за государство? Как и кому удалось его одолеть? Свою версию тех далёких событий в форме увлекательного приключенческого романа излагает известный писатель Михаил Казовский. В центре сюжета романа — судьба супруги царя Иосифа, вымышленной Ирмы-Ирины, аланки по происхождению, изгнанной мужем из Итиля, проданной в Византию в рабство, а затем участвовавшей в походе Святослава и разгроме столицы Хазарии — Саркела.


Век Екатерины

Великая эпоха Екатерины П. Время появления на исторической сцене таких фигур, как Ломоносов, Суворов, Кутузов, Разумовский, Бецкой, Потемкин, Строганов. Но ни один из них не смог бы оказаться по-настоящему полезным России, если бы этих людей не ценила и не поощряла императрица Екатерина. Пожалуй, именно в этом был её главный талант — выбирать способных людей и предоставлять им поле для деятельности. Однако, несмотря на весь её ум, Екатерину нельзя сравнить с царем Соломоном на троне: когда она вмешивалась в судьбу подданных, особенно в делах сердечных, то порой вела себя не слишком мудро.


Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Лермонтов и его женщины: Екатерина Сушкова, Варвара Лопухина, графиня Эмилия Мусина-Пушкина, княгиня Мария Щербатова…Кто из них были главными в судьбе поэта?Ответ на этот вопрос дает в своей новой книге писатель Михаил Казовский.


Топот бронзового коня

    Новый роман современного писателя Михаила Казовского рассказывает о жизни и судьбе знаменитого византийского императора Юстиниана Великого (483-565 гг.).


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Под наживкой скрывается крючок

У всех героев этого романа служба и опасна, и трудна. Одним приходится постоянно лавировать, чтобы и карьеру сделать, и свое благосостояние повысить, не по официальной ведомости, конечно. Другим надо понять, на какую наживку этих лавирующих поймать, да с поличным. Кто кого?