Тайна Иппокрены - [66]

Как-то зашел об этом разговор в канцелярии Инзова. Молодой чиновник Михаил Иванович Лекс, по характеристике Пушкина, «человек с умом и сердцем», рассказал о том, что услышал от одного из участников Скулянской битвы.

— Нет, только представьте, — горячился Лекс, — у гетеристов всего две крохотные пушечки, найденные в Яссах на дворе господаря. Из них, бывало, палили во время именинных обедов. Так вот, когда защитники скулянского укрепления расстреляли из этих пушечек всю свою картечь, они послали Сафьяноса (позже он был убит) на наш берег, где в карантине содержались раненые. У них он отобрал для последних зарядов — что бы вы думали? — пуговицы, гвозди, цепочки и набалдашники с ятаганов. Тот же, что поведал мне об этом, отдал на заряды свои последние двадцать бешлыков. И теперь этот герой живет подаянием!

Присутствующий при сем Пушкин отложил перо (по повелению Инзова он в тот день переводил составленные по-французски законы для Бессарабии) и внимательно слушал рассказ молодого чиновника.

— А как звать вашего героя? — поинтересовался поэт.

— Кирджали, — был ответ.

Рассказ этот еще больше разжег интерес Пушкина к уцелевшим после поражения гетеристам. Он наблюдает их на улицах, в кофейнях, с некоторыми беседует и с восхищением пишет о них П. А. Вяземскому, обещая, если тот завернет в Кишинев, познакомить с героями Скулян и Секу и сподвижниками Иордаки.

Возможно, что поэт побывал и в самих Скулянах, чтобы своими глазами увидеть места, где герои Гетерии переходили Прут. Такое предположение, в частности, высказывает Валентин Катаев в своей повести «Кладбище в Скулянах». Если так и было, то легко вообразить, что поэт остановился в новых Скулянах на постоялом дворе, который расположен был на главной улице. Бывал, конечно, в карантине и таможне, на почтовой станции, наблюдал смену пограничной стражи, ходил в молдавское село, где находилась православная церковь…

На берегу Прута к нему, возможно, подошел однажды инвалид, еще недавно служивший в карантине. Сразу же определив приезжего, решил излить ему свою досаду на начальника карантина, до срока уволившего его со службы. Весьма нелестно охарактеризовав того с разных сторон, инвалид закончил с издевкой: «Чего-чего, а уж храбрости ему не занимать. Сорок лет, говорят, служит, а отроду не слыхивал свиста пуль. Но вот во время недавнего сражения турок с греками там, на том берегу, бог привел услышать. Как начали жужжать басурманские пули мимо его ушей, он чуть от страха не помер. И давай распекать нашего майора Корчевского, как допускаешь, мол, такое безобразие. Майор, не зная, что делать, побежал к реке, за которой гарцевали делибаши, и погрозил им пальцем. Представьте, те, увидя это, повернулись и ускакали…»

Пушкин почти точно запомнил фамилию этого майора, пригрозившего туркам пальцем, и вывел его в своей знаменитой повести под именем Хорчевского. Главное же его внимание было обращено на подлинных героев Скулянской битвы. Это и Сафьянос, погибший после того, как вернулся с зарядами к пушкам, и раненный в живот Кантагони. Одной рукою он поднял саблю, другою схватился за вражеское копье, всадил его в себя глубже, чтобы саблею достать своего убийцу, с которым вместе и повалился. Знаем мы, что и капитан. Пендадеки, которому поэт посвятил специальную заметку, и Иордаки Олимпиоти — реальные персонажи, привлекшие внимание Пушкина.

Кто же в таком случае Кирджали? Был ли такой среди участников Гетерии? Да и существовал ли он вообще? Или герой этот — плод фантазии автора?

Вопрос этот возник давно, чуть ли не тотчас по выходе в свет повести Пушкина в 1834 году. С тех пор пытались дать ответ, придумал ли поэт своего героя или у него был реальный прототип.

Одни восприняли всю историю о разбойнике, как «просто анекдот, только очень хорошо рассказанный», другие, подвергая сомнению ее подлинность, утверждали, что она «за весьма малыми исключениями неверна». Позже установят, что имя Кирджали упоминалось в документах иностранных консулов в Бухаресте и Яссах в период восстания Ипсиланти. Но большинство высказывали сомнение в существовании исторического прототипа у героя Пушкина. Считали, что Кирджали имя нарицательное, так, мол, называли всех разбойников — «кирджалиями». Может быть, и был подлинный герой, известный поэту, но имя его установить нет возможности. И вообще заявляли, что «история. Кирджали темна», образ его «потускнел от времени, утратил историчность».

И все же не верилось, чтобы свою повесть Пушкин написал, изменив своему обычаю черпать вдохновение в самой жизни; недаром же он называл себя «поэтом действительности».

Едва ли не все, что было им написано в кишиневский период или создано позже на материале тех лет, основывалось на реальных фактах, на впечатлениях, полученных непосредственно во время поездок, от встреч и рассказов.

Из подлинного случая родились «Братья-разбойники». Направляясь в южную ссылку и оказавшись по дороге в Екатеринославе, Пушкин узнал здесь о действительном происшествии с двумя братьями-разбойниками, совершившими дерзкий побег, хотя они и были скованы одной цепью. Бросившись в Днепр, они достигли острова, где и укрылись. «Их отдых на острове, потопление одного из стражей мною не выдуманы», — сообщал Пушкин в письме к Вяземскому. Несколько позже, уже в Кишиневе, поэт побывал в остроге, где видел Тараса Кирилова — «разбойника», а по существу народного мстителя. Встреча эта напомнила о двух братьях, бежавших на волю. Тогда же поэт набросал первый план будущей поэмы.