Тайна Иппокрены - [47]

И все же о свадьбе его известили уже после того, как состоялось бракосочетание. Неужели Кестнер опасался его присутствия? А может быть, влюбленные умолчали о дне церемонии, решив пощадить его чувства? Тогда зачем Лотта прислала ему свой букет новобрачной? Чтобы он проливал над ним слезы, вдыхая воспоминания о счастье? Но для этого ему достаточно было ранее подаренного ею розового банта с платья, в котором он увидел ее впервые. И вдруг его осенило: бант знаменовал начало, букет означал конец.

Черепичные крыши за окном стали ярко-красными от прошедшего дождя. И, словно освеженный его прохладой, поэт стряхнул с себя оцепенение. Он как бы отстранился от бурных событий своей недавней жизни, посмотрел на нее со стороны проникновенным взглядом художника.

Если самоубийство Иерузалема подсказало Гете лишь замысел романа, то свадьба Шарлотты и Кестнера побудила сконцентрироваться на нем, еще раз пересмотреть недавние события, усилив намерение отождествить себя с погибшим от страсти вецларским чиновником — человеком, который, когда рухнули все его надежды, умер от любви. Словом, известие о том, что Шарлотта разделила брачное ложе с Кестнером, присланный ею свадебный букет — последнее прощай! — подействовали на Гете так же, как крик ужаса, вырвавшийся у фрау Герд, подействовал на Иерузалема, покончившего с собой в приступе отчаяния. Наступил этап, когда поэзия поможет ему «освободиться от самого себя». Он мог бы назвать свое сочинение «Страдания юного Гете», вместо этого на первом листе рукописи появится: «Страдания юного Вертера».

С этого момента Гете полностью отгородился от внешнего мира в своей мансарде. Даже друзьям запретил посещать его, внутренне отбросив все, что не имело прямого отношения к воплощению замысла. И так как он был глубоко взбудоражен не только самоубийством и свадьбой, но и тем, что творилось в нем самом, то неизбежно вдохнул в задуманную вещь весь пыл своей души, «не делая различия между вымыслом и действительностью».

Тридцать дней он был точно лунатик, не отдавая себе ясного отчета в том, отчего с такой быстротой рождалось вдохновение. Позже он поймет, что потребовалась длительная подготовка, внутреннее созревание, чтобы в такой короткий срок, без предварительной схемы и разработки создать книгу, которая, подобно выстрелу, прозвучит в затхлой филистерской атмосфере Германии конца XVIII века. Он поймет, что, до того как приступил непосредственно к работе, накопил и хорошо высушил дрова, потому и огонь, когда пришло время, вспыхнул с такой силой, удивив его самого своим пламенем.

Несомненно, однако, и то, что ему, охваченному лихорадкой сочинительства, помогали письма и дневниковые записи, сделанные им в вецларскую пору и, как подметил Т. Манн, почти без изменений перенесенные в роман. Таким образом, под рукой Гете на основе самонаблюдений, к его собственному удивлению, преображался в художественное произведение жизненный материал. В этом смысле, по словам того же Т. Манна, Вертер — «это сам Гете, без того творческого дара, каким оделила его природа». Да и сам поэт много лет спустя подтвердит, что его книга — создание, которое он, подобно пеликану, вскормил кровью своего собственного сердца, вложив в нее многое из собственной души, перечувствованное и передуманное.

Завершив работу, Гете велел изготовить чистую рукопись, которую и отослал издателю в Лейпциг. Сам же почувствовал, будто он точно после исповеди: просветленный и, главное, освобожденный от самого себя. К тому же подоспевший гонорар позволил ему расплатиться с долгами, что было очень важно для него, причем кое-что из денег у него еще осталось, не сделав, однако, его супы жирнее. Короче говоря, книга ушла в жизнь, и ему оставалось ждать, как примет ее публика.

Небольшой томик, рассказавший о сердечной эпопее молодого автора, излечив его от любовного недуга, бросил Гете в «объятия мира», в одно мгновение сделал его имя широко известным. Гений Гете взошел на небосклоне мировой литературы, и его успех объясняется отнюдь не формой носа поэта, на чем настаивал «пророк с берегов Лиммата», пресловутый физиономист Лафатер. А прежде всего тем, что «Вертер» — это прекрасный образец лирической прозы, произведение, оказавшее огромное влияние на всю последующую литературу. Но также и тем, что в такой, казалось бы, личной книге поэт сумел столь ярко и точно выразить свое время, создав по существу духовную исповедь сына века.

Герой гетевского романа, как и многие молодые люди того времени, преисполненный бунтарского возмущения, мечтающий о свободе и счастье, переживает трагедию одиночества в обществе, враждебном идеалам гуманизма. Отсюда и другая болезнь этого героя: пессимистическое настроение, выливающееся в бессильную сентиментальность. У таких натур разлад между мечтой и реальностью способен проявляться лишь в пассивном гордом неприятии окружающей действительности. Поэтому и назвал наш А. Пушкин героя Гете «мучеником мятежным».

Современники Гете, особенно молодежь, прекрасно уловили эту трагическую раздвоенность Вертера и с азартом, достойным лучшего применения, взялись ему подражать. По всей Европе, когда «Вертер» перешагнул границы Германии, женщины носили на платьях розовые банты, а юноши одевались в синие фраки, желтые жилеты и сапоги с отворотами.