Тайна Иппокрены - [48]

На родине поэта вышло полтора десятка изданий книги Гете, еще больше в Англии и особенно во Франции, где революционное правительство избрало автора почетным гражданином Французской республики как «друга человечества и общества». В России книга Гете была опубликована в 1781 году под названием «Страсти молодого Вертера». О ней писали, что «основание сего романа есть историческое и притом обыкновенное, но воздвигнутое на оном высоких мыслей здание, пленяющее приятностью своего чувства, есть превосходнейшее в своем роде».

Появились подражания, продолжения и пародии на сочинение Гете. А тем временем книжка пересекла океан, достигнув Америки и проникнув даже в Китай. И всюду ее читали, проливая потоки слез. Безысходность и отчаяние в несколько месяцев сделались «болезнью века». И многие, как Вертер, предпочитали добровольное уничтожение. Эпидемия самоубийств, охватив «всю обитаемую землю», привела власти в ужас. Однако они оказались бессильны перед последним криком сердечной моды. В течение первых девяти месяцев после выхода «Вертера» случаи самоубийства были отмечены всюду — в Германии, Франции, Италии, Англии. В Страсбурге тридцатилетний вдовец перерезал себе горло на могиле жены. В Гейдельбурге трое баденских студентов повесились с интервалами в десять дней. Утопленников было не счесть. В Венеции устали вылавливать тела в Большом канале. В Павии слуга выбросился из окна на соборную площадь в базарный день. В Веймаре девушка отравилась стрихнином. В лесу в окрестностях Аугсбурга двадцатилетний новобранец выстрелил себе в грудь. И число самоубийств все росло по мере того, как книготорговцы объявляли о выходе романа Гете. Не приходится удивляться, что «Страдания юного Вертера» были запрещены в Саксонии, в Милане и Лейпциге, где подпольная продажа книги каралась штрафом в десять талеров. Кто-то подсчитал, что начиная с сентября 1774 года несколько сот человек покончили с собой таким же способом, что и Иерузалем. Подавляющее большинство этих самоубийств объяснялись неудачами в любви. Но разве Гете был виновен в этом смертельном психозе?

Затем началось подражание в литературе. Один за другим появлялись романы, получившие название «вертеровских». Литературе такого рода отдали дань Нодье, Шатобриан, Сенанкур, Констан, Фосколо и другие.

Вспоминая тогдашнее свое состояние в период сочинительства, Гете называет его лунатическим прозрением и признается, что перенесенное им в свою книгу из пережитого и выстраданного не поддавалось тем не менее расшифровке, ибо, никому не известный юноша, он пережил все это если не втайне, то уж по крайней мере без огласки.

Однако так ли это? Удалось ли избежать огласки? Вспомним слова, приведенные в эпиграфе, о том, что «событие личной жизни Гете… получило такую же широкую известность, как и самый роман». Во всяком случае многие читатели, познакомившись с романом и уверовав в то, что рассказанное в нем, как и сообщал автор в посвящении, произошло на самом деле, горели желанием узнать: как же все обстояло в действительности? Такое любопытство сердило Гете, и он по большей части давал весьма неучтивые ответы. Однако все же понимал, что нельзя было ставить в вину читателям это требование. Если говорить об Иерузалеме, то судьба его возбудила всеобщее участие, и каждый поневоле задавался вопросом: как же это могло случиться? Потому, когда появился «Вертер», говорит Гете, читатели усмотрели в нем рассказ о жизни этого юноши. «Город, главное действующее лицо — все совпадало, и, принимая во внимание натуральность изображения, публика наконец-то почувствовала себя осведомленной и успокоенной».

Что касается личной драмы, пережитой автором «Вертера», то в нее были посвящены по крайней мере двое. И эти двое имели полное право быть недовольными господином Гете.

* * *

Однажды в полдень 25 сентября 1774 года госпоже Кестнер, проживавшей теперь с мужем в Ганновере, был доставлен пакет из Франкфурта. Шарлотта развернула посылку. В ней оказалась книга. «Страдания юного Вертера» — прочла она на обложке. Видимо, это тот самый роман, обрадовалась она, над которым Гете, как он писал им, работал последнее время, создавая его назло богу и людям.

Молодая госпожа Кестнер сгорала от желания поскорее узнать его содержание. Вечером муж приступил к чтению вслух.

Прочитав несколько страниц, господин советник остановился. Взгляд его выразил сначала смущение, потом тревогу, наконец, негодование. Ему показалось, что Гете сошел с ума.

— Что ты скажешь по этому поводу, Лотта?

— Да, это ужасно, — едва вымолвила она.

Испуганные и подавленные сидели супруги один подле другого, а на коленях советника лежала маленькая книжка в сто с лишним страниц, повергшая их в недоумение. Нет, они не обманулись несмотря на то, что автор отнес описываемые события к 1771 году, то есть на год раньше того, как все они трое встретились в Вецларе. Это уловка для детей; разве не ясно, что героиня — это Шарлотта (ее имя сочинитель даже не удосужился изменить!), советник Кестнер превращен в Альберта, а Вертер — это, естественно, сам Гете. Все, все, вплоть до подробностей интимных отношений вецларских обрученных выставлялось в романе на всеобщее обозрение. Они могли бы воскликнуть, как и Р. Л. Стивенсон, что автор «настежь распахнул перед читателем двери в частную жизнь своих друзей и не пощадил их чувств, окончательно и непереносимо оскорбив их своим «Вертером». Даже самые незначительные детали были, как казалось супругам Кестнер, заимствованы у подлинной реальности. Так вот что имел в виду Гете, когда незадолго до этого, в июне, писал им: «вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут «Вертер». Выходит, он подразумевал эту отвратительную книжонку! Нет, положительно опасно иметь сочинителя своим другом…