Тайна его глаз - [6]

Отложив в сторону неиспользованное еще за весь вечер перо, я склонил голову над раскрытыми книгами и задумался.

Кому доводилось терять близких сердцу людей, тот знает полное грустной прелести занятие, состоящее в том, чтобы, изо всех сил напрягая память и воображение, искусственно вызвать перед собой облик дорогого существа или создать напоминающий его призрак. Вот этому-то занятию я и предался в тот апрельский вечер.

В это время раздался звонок. Я вскочил с места, сразу возвращаясь из области фантазии на твердую почву действительности. По крайней мере, в то время мне казалось, что это было именно так. Мне казалось, что я снова вернулся к своей обычной жизни провинциального врача и что все помыслы о потустороннем мире совершенно далеки от меня. За мной пришли – решил я – от больного. Пациент, должно быть, живет в квартале св. Фортуната, потому что позвонили с черного хода, который ведет на улицу Ботас…

Я открыл дверь в конце коридора и остановился на пороге. Ночь была темная, и я ничего не видел перед собой.

– Кто там? – крикнул я через дверь.

В ответ молчание.

– Кто там? – повторил я, испытывая некоторое недоумение.

Снаружи мне никто не отвечал, но за моей спиной снова повторился слабый звук звонка.

Может быть, это пришел сам больной, и он не имеет силы ответить мне?

Зажженная в коридоре лампа бросала на двор узкую полоску света.

Быстрыми шагами я подошел к воротам, выходившим на улицу; один за другим стукнули засовы, и раздался скрип открывающейся калитки.

Тот, кто когда-нибудь прочтет этот рассказ, уже знает, что ожидало меня за этой калиткой. Я не обладаю литературным талантом и не стремлюсь использовать эффектного момента. Мне хочется лишь попросту передать то, что мне довелось видеть, притом так, как это было в действительности.

Ошеломленный, несколько мгновений я стоял без движения. Едва различимый призрак тоже не шевелился. Я видел перед собой покрытое смертельной бледностью лицо Жана Лебри. Он был невероятно худ, и черты его лица казались скованными выражением вечного покоя. Закрытые веки глаз придавали ему вид человека, заснувшего последним сном. Его лицо было обращено ко мне. Он не лежал и даже не опирался о стену, а стоял совершенно прямо. Я различал теперь очертания его тела, которое казалось лишь тенью среди окружавшей нас темноты.

Если кому-нибудь интересно узнать, сколько времени длилось мое оцепенение, то я должен сказать, что, по-моему, оно продолжалось не больше десяти секунд. Призрак прошептал:

– Это вы, доктор?

Тут от него отделилась среди царившего кругом мрака плотная фигура другого, незамеченного мною раньше человека.

– Добрый вечер, дружище! – весело проговорила фигура низким басом. – Это я – Нуарэ. Я привез тебе Жана Лебри. Что ты скажешь по поводу такого сюрприза?

– Жан! – воскликнул я, сжимая его руки. – Мой дорогой Жан!

Он улыбнулся счастливой улыбкой; мы поцеловались, хотя вообще я не подвержен проявлению особых нежностей.

– Ради бога тише! – проговорил Жан. – Нужно, чтобы сегодня никто не знал о моем возвращении… Даже мама не должна знать об этом… Завтра вы не откажете сообщить ей обо всем со всеми необходимыми предосторожностями, не правда ли?

Нуарэ, наш общий друг, который живет в Лионе, объяснил мне:

– Я оставил свой автомобиль с шофером за углом. Мы приехали ночью, чтобы Жана не увидели и не узнали.

– Войдите! – сказал я, преисполненный радостного волнения.

– Нет, нет, что касается меня, то я не войду, – возразил Нуарэ. – Мне уже пора ехать… Ведь мне предстоит еще проделать путь в девяносто километров!

– Не знаю, как мне вас благодарить! – сказал ему Жан.

Он сильно закашлялся.

– Послушайте, Жан, вам не следует дольше оставаться на улице. Войдемте!

Продолжая его уговаривать, я в то же самое время обернулся к Нуарэ. Я хотел объясниться с ним хотя бы при помощи жестов, насколько это позволяли окружавшие нас сумерки. Я прикоснулся к своим глазам, указывая ему на глаза Жана, которые все еще оставались закрытыми, проделывая головой вопросительные движения.

– Всего хорошего, Жан! До скорого свидания! – сказал Нуарэ. – Берегите себя… До свидания, Бар!

Затем, быстро нагнувшись, он прошептал только одно, полное ужаса слово:

– Слепой!

Я видел, как он, безнадежно махнув рукой, скрылся в темноте, в то время как я, окончательно растерявшись и испытывая смешанное ощущение радости и скорби, повел к себе в дом Жана Лебри.

– Мы явились к вам крадучись, как злоумышленники, – сейчас же начал он свои извинения. – Я не хотел громко отвечать вам, когда вы спрашивали: «Кто там?». Я надеюсь, что нас никто не видел и не слышал. Дело в том, что если бы мама узнала внезапно… Ведь она думает, что я убит, не правда ли?

– Осторожно, Жан, здесь две ступеньки наверх. Вот, вот! Теперь налево. Вот мы и у меня в кабинете. Садитесь и выпейте валерьяновых капель… Я устрою вас на ночь в комнате для гостей, а завтра я с самого утра отправлюсь к вашей матушке… Я очень рад вас видеть, Жан!

– А я-то как счастлив! – сказал он, проводя рукой по лбу, и все лицо его озарилось радостным светом.

Теперь, при свете, я снова стал внимательно присматриваться к нему. Его вид внушал мне серьезные опасения, и мне стало понятно, почему я несколько минут тому назад, среди окружавшей нас темноты, с трудом мог узнать в нем прежнего Жана Лебри. Кожа на его лице была болезненно суха и казалась натянутой на резко выдающиеся скулы. Под влиянием волнения его щеки покрылись неестественно ярким румянцем. За последние пять лет его болезнь, по-видимому, разыгралась в полной мере.