Тайна египетской гробницы - [6]

— Нет, — повторил он тихо, — я этого не пил. Пока мой дорогой друг Хастингс был занят рассматриванием ночной пустыни, я воспользовался случаем и вылил содержимое этой чашки, но только не себе в рот, а в маленькую бутылочку. Бутылочка эта будет отдана на анализ.

Пуаро умолк и пытливо посмотрел на доктора Эймса.

— Нет, нет и не пытайтесь! — вскричал он, когда доктор неожиданно рванулся вперед. — Как здравомыслящий человек, вы, конечно, понимаете, что применять тут силу бесполезно. Пока Хастингс ходил за вами, у меня было достаточно времени, чтобы хорошо спрятать эту бутылочку… Эй, Хастингс, скорее хватайте, держите его!

Я не понял, почему Пуаро вдруг так заволновался. Желая помочь своему другу, я бросился к нему и загородил его собой. Но Пуаро взволновало совсем другое, он увидел, как доктор Эймс подносит руку ко рту. В воздухе разлился запах горького миндаля, доктор покачнулся, сделал шаг вперед и упал.

— Еще одна жертва! — мрачно сказал Пуаро. — Но теперь уже последняя. Может быть, для него это лучший выход. На его совести три человеческих жизни.

— Доктор Эймс?! — вскричал я, совершенно ошеломленный. — А я-то думал, что вы на самом деле верите в могущество каких-то таинственных сил!

— Вы неправильно поняли меня, Хастингс. Я все время только повторял, что признаю могущественную силу суеверий. Стоило только попасться на эту коварную удочку, как эти несколько смертельных случаев могли показаться чем-то сверхъестественным. Да если даже кто-нибудь просто среди бела дня всадит нож в спину другому, многие готовы и это отнести за счет проклятия богов и прочего, настолько глубоко укоренился в людях инстинкт суеверия. Я сразу стал подозревать, что и здесь кто-то решил использовать этот инстинкт. Мне кажется, эта мысль пришла ему в голову после смерти сэра Джона Уилларда. Ведь тогда сразу поднялась волна всяческих мистических толкований. Затем я подумал, что, в сущности, никакой пользы из смерти сэра Джона никто извлечь не мог. А вот мистер Блейбнер — совсем другое дело! Он был очень богатым человеком. В сведениях, которые я получил из Нью-Йорка, было несколько моментов, заставивших меня задуматься. Как вы помните, там сообщалось, что молодой Блейбнер говорил, что собирается занять денег у своего хорошего друга, который находится сейчас в Египте. Это было понято так, что молодой Блейбнер имеет в виду своего дядю. Но мне показалось странным, почему он не захотел прямо так и сказать. Значит, подумал я, он мог подразумевать и кого-то другого. И еще одно: молодой Блейбнер еле-еле наскреб денег, чтобы доехать до Египта. Как известно, его дядя наотрез отказался дать ему денег. И все-таки молодой Блейбнер ухитрился оплатить обратный билет до Нью-Йорка. Значит, деньги ему дал кто-то другой.

— Но ведь все это только детали, — стал возражать я.

— Да, это не все, Хастингс. А вот еще любопытная черточка. Нередко бывает так, что слова, произнесенные иносказательно, воспринимаются в буквальном смысле. Случается и обратное. Молодой Блейбнер писал в своем предсмертном письме совершенно ясно: «Я прокаженный», — но никто не старался понять, что он застрелился именно потому, что он поверил, будто на самом деле заразился этой страшной болезнью.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Так оно и было, Хастингс. Ловкая выдумка дьявольски жестокого ума. У молодого Блейбнера было какое-то незначительное заболевание кожи. Ведь он жил некоторое время на островах Южного моря, а там кожные болезни весьма распространены. Эймс, как я узнал от Харпера, был давним приятелем молодого Блейбнера и довольно известным врачом. Блейбнер и не подумал бы усомниться в правдивости его слов. Должен сказать, что, когда я приехал сюда, мои подозрения пали на Харпера и на доктора Эймса. Но вскоре я понял, что совершить и умело скрыть все эти преступления мог только врач. Размышляя дальше, я предположил, что молодой Блейбнер, возможно, когда-либо обмолвился, что хотел бы оставить завещание или застраховать свою жизнь в пользу доктора Эймса, и Эймс увидел в этом возможность разбогатеть. Ему было совсем нетрудно вспрыснуть молодому Блейбнеру вакцину, содержащую микробы страшной болезни. И вот молодой человек, охваченный ужасом от слов своего друга о проказе, в отчаянии стреляет в себя. Что касается старика Блейбнера, то, как выяснилось, несмотря на свое намерение, он завещания так и не оставил. По закону, его состояние переходило к его племяннику, а от племянника — к тому же доктору.

— А мистер Шнейдер?

— Здесь ничего нельзя сказать наверняка. Помните, ведь Шнейдер тоже был знаком с молодым Блейбнером и мог кое-что заподозрить. Возможно и другое объяснение: доктор мог подумать, что смерть еще одного человека, смерть без какого-либо основания и без видимой причины, могла лишь еще больше сгустить атмосферу суеверий, которая создалась вокруг этих смертей, а это было только на пользу преступнику. Кроме того, я могу поделиться с вами, Хастингс, одним интересным психологическим наблюдением: у убийцы сплошь и рядом возникает сильное желание повторить удавшееся преступление, он просто не в силах бывает преодолеть это желание. Отсюда ведь и шли мои опасения за молодого Уилларда. Вы, наверно, хотите еще объяснения насчет бога Анубиса с шакальей головой, которого вы видели сегодня вечером. Это был Хассан, он специально переоделся по моему приказу. Мне хотелось убедиться, сумею ли я напугать доктора Эймса. Но оказалось, что для этого нужно было нечто более сильное, чем сверхъестественные силы. Я сразу понял, что он ни на йоту не поверил, будто я связываю все эти смерти с местью таинственных сил. Так что маленькая комедия, которую я разыграл для него, не смогла его обмануть. После этого я стал подозревать, что он попытается сделать меня следующей жертвой… Словом, что и говорить, Хастингс, как видите, ни морская болезнь, ни одуряющая жара, ни надоедливый песок не повлияли на мои мозговые клетки — они пока еще действуют исправно!