Тайна девятки усачей - [16]

— Ждете? Сейчас начнется!

— Что начнется? — не понял Вовка.

— Концерт! — улыбнулся шофер. — Ваш дружок исполнит арию «Не тяни меня за зуб».

— А ему, может, и не будут дергать! — сказал Гриша.

— Будут! — уверенно произнес шофер. — Раз бормашина молчит, — обязательно будут!

Водитель оказался пророком. Не успел он предсказать Санькину судьбу, как раздался глубокий горловой звук. Санька выкрикнул всего один слог: не то «ма», не то «па», но сколько чувства было заключено в нем!

Потом прозвучал мягкий успокаивающий голос:

— Все, все! Уже все!.. Прополощи рот!.. Тут у тебя еще два зуба шалят, но их подлечим в следующий раз. Хорошо?

— Ага! Ага! — поспешил согласиться Санька.

— Дать тебе зуб на память?

— А ну его!..

Зуб был выдернут, но болезнь еще только начиналась. В тот день Санька так и не вышел из дома. К вечеру у него подскочила температура.

Когда председатель колхоза на газике подкатил к силосной траншее, он застал на работе лишь восьмерку усачей.

— Поредели ряды боевые! — насмешливо произнес он, грузно вылезая из машины. — Что у него, все зубы подряд вытаскивают?

— Горло у него еще прихватило! — ответил Мишук.

— Рыбка, значит, подвела? — усмехнулся Павел Николаевич и, вытащив из-под сиденья стальной метр, подошел к траншее. — Посмотрим, во что эта рыбка обошлась колхозу. Когда получили задание?

— Позавчера утром! — ответил Мишук.

Председатель спустился в траншею, измерил длину, ширину и глубину.

— Не хватает до нормы! — сказал он Мишуку.

— А воду считали? — спросил звеньевой.

Павел Николаевич прищурился, окинул взглядом яму.

— Сколько ведер?

— Миллион! — выпалил Вовка.

Председатель улыбнулся.

— Снимаю свои обвинения!.. А сейчас — кончай работу! Садитесь в машину — проведаем вашего больного!

Ребята не ждали повторного приглашения. Набитый до отказа газик медленно въехал в деревню и остановился у избы агронома.

Когда мальчишки, пропустив вперед Павла Николаевича, вошли в комнату, Санька лежал под двумя одеялами и выстукивал зубами отчаянную дробь. Отец и мать ужинали.

Ребята окружили кровать. Павел Николаевич присел к столу.

— Ангина? — спросил он, кивнув на Саньку. — Может, врача надо?

— Не надо! — ответила мать. — Я его болезни давно изучила. Горло слабое!.. Таблетки даю… Хорошо бы, конечно, меду с молоком.

— Или ремня с пряжкой! — добавил отец.

— Ты не серчай на парня! — сказал председатель. — Это у нас обычное дело. Бывает и со взрослыми. Сеть возьмут — и на озеро. Часов пять из воды не вылезают. А на следующий день — у кого живот, у кого горло!

Павел Николаевич сунул руку в карман, достал карандаш, пачку бланков, аккуратно переложенных листиками копирки, и заполнил накладную.

— Звеньевой!

— Я! — ответил Мишук.

— Пошли кого-нибудь к деду Евсею за медом.

На пасеку с накладной и кувшином побежал Вовка.

Павел Николаевич убрал карандаш, бланки и озабоченно покачал головой.

— Не возьму в толк! — произнес он задумчиво. — В колхозной столовой уху как-то из плотвы сварили… Ого, какой крик поднялся: и горькая, и кости одни, и чешуя попадается! Чего только не болтали! Повара чуть в котел не запихнули! А сами ту же плотву наловят — и едят за милую душу! Что это, по-твоему, Семен Егорович?

Санькин отец уверенно ответил:

— Ловля рыбы — это спорт. А где спорт — там здоровый азарт. А где азарт — там все сладко. Свари уху из одних желчных пузырей — будут хвалить!

— Пусть так! — согласился председатель. — Спорт, азарт — все это хорошо! А возьми такую штуку… Заехал я сегодня в передовую бригаду — в Осиновец… Народ вроде сознательный. Лучшие в колхозе люди. Решил: дай поговорю насчет одного дела… И поговорил! Раскричались, как вороны! Ухватились за свои избы намертво! Тронь — глаза выклюют!

Павел Николаевич не преувеличивал. Разговор в деревне Осиновец произошел бурный. И все из-за того, что председатель намекнул: не пора ли, мол, расстаться со старыми избенками. Он даже не предложил, а именно намекнул, что можно построить в одном месте современные типовые дома и переселиться в них всем колхозом. Была еще у председателя думка о газе в баллонах и газовых плитах. Но ему и высказать всего не дали.

Расстроенный уехал из Осиновца Павел Николаевич. Зато здесь — в избе у агронома — он высказался напрямик: верил, что горожане поймут его.

Санька первый поддержал председателя.

— Ну и дураки эти… из Осиновца! — прохрипел он чуть слышным голосом. — Мы городскую квартиру на избу променяли — не побоялись, а они!.. Да я бы хоть сейчас!..

— Не с того края начал, Павел Николаевич! — произнес Санькин отец. — В Осиновце народ оседлый. Там каждая изба — памятник родовой. Ты представь: в той избе прадед родился и помер, дед в ней мальчишкой в длинной рубахе без штанов бегал, отец в сосунках весь пол животом отполировал. Не так-то легко от такой избы отказаться! Другое дело у нас — в Усачах. Люди понаехали отовсюду, корешков у них в этой деревне нет. Ты бы с Усачей и начал! А мы тебя, — отец подмигнул Саньке, — поддержим! В других областях многие колхозники уже переселились в дома городского типа. Живут — не нарадуются!.. Поймут и в Осиновце.

Санька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но голос пропал совсем. Тогда он поднял над головой руку — проголосовал за дома городского типа и выразительно посмотрел на ребят: давайте, мол, и вы голосуйте.