Тайна аббата Соньера - [142]

— Нет, ты все такая же красивая, Эмма.

— Подумаешь! Ты говоришь, как Эугенио. Вы все говорите одно и то же из чувства уважения к оперной певице.

У Эммы перехватывает дыхание, и она принимается исступленно рыдать, с всхлипываниями и судорогами, потом слезы как-то разом иссякают, словно высушенные обжигающим ветром, и, снова став удивительно спокойной, она спрашивает:

— Итак, зачем ты здесь?

— Я разорен и в опасности. Я бы хотел, чтобы ты походатайствовала обо мне перед Сионом.

— Сион? Мой бедный друг… У Сиона в данный момент только одна цель, которую он должен достичь: спасти себя. Среди всех прочих ставок на доске, Беранже, ты ничего не значишь более. Ничего более, ты понимаешь?

Беранже становится красным. Он не готов согласиться с тем, что его мир подходит к своему концу, и еще меньше с тем, что это фатальность. Сион не хочет больше и слышать о нем, это трудно проглотить человеку, которого на протяжении стольких лет пытались заставить осознать свое высокое предназначение.

— Но это невозможно! Я теперь свободен, я волен перемещаться, как мне заблагорассудится, свободен относительно своих обязанностей, я могу быть более полезным Приорату, нежели прежде.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что ты говоришь? Ты свободен, но на какой срок? Знаешь ли ты о том, что произошло за последнее время вокруг тебя? Ты видел, в какое движение пришел весь окружающий нас мир? Нации готовятся к войне, да, к войне! У меня достаточно высокопоставленных друзей в различных правительствах, чтобы знать об этом. Всюду во Франции слышны крики об Эльзасе. Все приведено в действие, чтобы развить антигерманский национализм. Война на Балканах, которая только что закончилась, являлась маленькой репетицией великой войны, которая воспламенит Землю. Сион видит, как его проект объединения Европы рассыпается. Ради Христа! Беранже, раскрой свои глаза. Габсбурги теряют свое могущество; им наплевать на какого-то мелкого аббатишку, затерявшегося где-то на юге Франции.

Беранже падает на кровать и обхватывает свою голову руками. Эмма говорит правду. Он это как-то резко осознает. Европа находится на вулкане. Все то, о чем он рассеянно читал в газетах в последние месяцы, приходит ему на память. Тройственный Союз. Переговоры между императором Вильгельмом II, главой его генерального штаба, графом Георгом Вальдерзее, главой австрийского генерального штаба, графом Францем Конрадом фон Хотцендорфом и итальянским генералом Альберте Паллио беспокоят французов, англичан и русских. Великобритания и Россия мигом подписали соглашение о том, чтобы блокировать германский флот в Балтийском море в случае начала военных действий. Французы только что приняли решение о введении воинской службы сроком на три года. В Англии строятся броненосцы под воздействием речей Черчилля. В Германии делают то же самое под командованием адмирала фон Тирпица. В Австро-Венгрии хотят иметь больше пушек. Россия поставила себе целью увеличение в четыре раза численности сухопутной армии. Все главы государств дают многочисленные обещания. И там, в Вене, самый старый из монархов, Франц-Иосиф фон Габсбург, который совершенно отстал от своего времени, с безразличием ждет конца света. Он выходит из своего рабочего кабинета только в спальню, подправляя без конца прическу и бакенбарды, покрытые сединой. Иоганн рассказал все это Беранже, сдерживая волнение и ярость, во время своего последнего пребывания в Бетани в 1910 году. Иоганн и его кузены, которые слишком долго ждали смерти старика, в результате прождали так долго, что стали верить дворцовым слухам: «Франц-Иосиф умер, но в Вене есть тайная школа, в которой тренируют специальных людей, чтобы те исполняли его роль во время публичных церемоний».

— Ты права, — говорит, наконец, Беранже, поднимая свой грустный взгляд к Эмме. — Под таким углом зрения сам факт поиска сокровищ царя Соломона становится незначительным актом, который больше никого не интересует. Великие мира сего предпочитают войны, груды трупов, нищету. Это вопрос перспективы и относительности. Они немощны. Обостренное чувство слуха у насекомых не позволяет им улавливать звук грома. Они же не уловят никогда всей огромности Вселенной; они созданы для того, чтобы пресмыкаться.

— Все такой же горделивый, я тебя в этом хорошо узнаю. Ну же, пойдем теперь вниз, раз уж небо не создано для таких стариков, как мы.

Позднее они ужинают все вместе: девушки, обе мисс, Эмма и Беранже. После еды каждая из воспитанниц пробует свой голос, пытаясь взять ноты «соль» и «ля». Оперная певица следит за ними с любопытством, испытывая к ним материнские чувства. Они все делают усилия, разводят руки, чтобы лучше дозировать силу пения, наполняют по максимуму свои еще слишком худые груди воздухом и морщат брови, когда голос перескакивает через гаммы. Когда последняя из них выдыхается при исполнении «О ночь любви», арии Лаллы Рук, Эмма вяло хлопает в ладоши:

— Уф! Какой тяжкий труд. Мне кажется, что вы слишком много съели, мои малышки. Мои уши сейчас полны криков щеглов, которые не слушаются птицелова. Посмотрим, получится ли у меня лучше, чем у вас.