Тайна аббата Соньера - [13]
Сейчас они все здесь, хорошие и плохие, собравшиеся перед последней битвой возле урн. «Какое влияние оказали женщины? — спрашивает себя Беранже. — Ах, если бы они могли голосовать, какой бы легкой была победа!» Все опускают голову из боязни, что он укажет на них как на пособников крайне левых сил, привлекая их к ответственности. Они боятся, как бы священник не заметил какого-либо изменения в их чертах, — покраснения, тика, подергивания — которое бы выдало их политический выбор.
Беранже сходит с алтаря и движется в самую гущу их. Его глаза полыхают и осуждают. По поводу некоторых он не строит иллюзий: этому изменила жена вместе с торговцем-роялистом, этот не смог пристроить свою дочь служанкой в замок, а тот, тщедушный холостяк, просто не любит самого Беранже… Ему нравятся эти мгновения перед проповедью, когда время не имеет больше власти над сознанием людей, а трепещущие тела верующих смиряются с терпением и послушанием. Он любит видеть, как скрюченные пальцы перебирают четки, теребят молитвенники или скребут по коже табачных кисетов. Он знает, что пальцы ног сжимаются в деревянных сабо, что сердца ускоренно бьются и горла сковываются. Выпятив грудь, он проходит между рядами, и его взгляд делается все более тяжелым для представших перед ним затылков.
Зловоние мочи, лука и чеснока, аромат тимьяна, затхлые запахи от скотины — он смог бы их узнать всех, даже с закрытыми глазами, по запахам, которые впитались в их одежду. Он встречается с немного безумным взглядом кормчего[8]; этот мужчина с рыжими волосами поддерживает его морально, он такой же легитимист, как он сам.
Верующие, кажется, созрели, чтобы услышать праведные слова; Беранже возвращается к алтарю и взбирается по ступенькам, потом оборачивается лицом к ним.
Своим мощным голосом он обращается к ним на провансальском диалекте:
— Слушайте меня все и поймите меня правильно! Нет ничего чуждого человеку, что, проникая в него, могло бы сделать его нечистым, но то, что исходит из человека, — вот что делает человека нечистым. Если у кого-либо есть уши, чтобы услышать, да услышит он! Республика же порождена самыми скверными из людей…
Республика! Слово вырвалось. Они все этого ждали, и, однако же, все они вздрогнули. Мэр сделал едва уловимый нехороший жест. Кузнец заворчал. Аглая и кормчий улыбнулись. Беранже прощает им это. Он готовит их в последний раз ко второму туру выборов:
— Выборы 4 октября дали великолепные результаты, но победа неполная. Момент настал; надо использовать все наши силы против наших противников. Надо голосовать, и проголосовать правильно. Женщины из нашего прихода должны просветить малограмотных избирателей, чтобы убедить их проголосовать за защитников религии. Пусть 18 октября станет для нас днем освобождения. Пусть республиканцы будут сметены. Они всего лишь язычники, они приведут Францию к катастрофе…
На этот раз это уже слишком. Мэр, кузнец и несколько крестьян-конкурентов, сторонников Гамбетта, поднимаются и покидают церковь. Беранже делает вид, что не замечает их, и продолжает еще более сильным голосом. Он превозносит веру, бичуя атеистов, материалистов и скептиков. Он нападает на министра по делам вероисповеданий, на государство, на общественные школы, на всех госслужащих, в ком он видит противника.
— Республиканские государственные служащие — вот черт, которого нужно победить. Он должен приклонить колено под весом религии и тех, кого крестили. Крестное знамение победит и с нами…
Снаружи мэр делает пометки. Завтра он пошлет обвинительное письмо префекту департамента Од. Кузнец мечтает о том, чтобы переломать ему кости на своей наковальне, и четверо или пятеро горячих голов клянутся, что набьют физиономию при первой возможности. Доходящий до них голос Соньера приводит их в дикую ярость. Но когда же он остановится? Один из мужчин поднимает голову и втягивает в себя воздух со стороны тяжелых и нависающих облаков. Он улыбается другим и показывает на небо, которое все освещено молниями на горизонте. Мэр разражается смехом, думая обо всей массе воды, которая собирается пролиться на церковь, прогоняя, как обычно, верующих.
Раскат грома сотрясает колокольню. На юге, со стороны Сен-Жюст-ле-Безю, тяжелый водный занавес цепляется за края облаков. Мужчины сбиваются в кучу. Только кузнец стоит в стороне, подставляя свой лоб, загоревший от огня, только что начавшемуся свежему ветру. Занавес простирается с востока на запад и быстро приближается к деревне. Он скрывает уже лес в Лозе. Вот он уже достигает пастбищ, потом полей. Его край врезается в землю, вздымает ее, кипя, и превращает ближний горизонт в линию грязи и пены.
