Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [18]

— Это не камни, а целые горы, упавшие в реку. Не пройти ни лошади, ни верблюду…

— Постойте, а пешком? — перебил Ковалевский.

— Очень, очень трудно. И если галла нападут в этой ловушке…

Напрасно переводчик пугал Ковалевского ужасами рабства у галла. Напрасно предупреждал, что его голова может украсить шест у хижины негритянского вождя.

Оставив караван под прикрытием конвоя, Ковалевский с отрядом пошел дальше по сузившемуся руслу Тумата. Вода оставалась лишь в ямах, где крокодилы, зарывшись в песок, ждали первых дождей. К одной из таких ям спустились с гор охотники. Захватить испуганных внезапным нападением горцев было нетрудно. По жестоким законам африканских джунглей они стали военной добычей, даровыми рабами.

И как же были недовольны солдаты, когда Ковалевский приказал отпустить пленников! Он был строг: разве сиятельный паша послал экспедицию для ловли людей? Пусть пленники отправляются подобру-поздорову!

Отчаяние одних, гордое презрение к смерти у других, тупое безразличие третьих сменилось надеждой, робкой, недоверчивой. Их отпускают?! Они сделали несколько шагов, втянув головы в плечи и ожидая выстрелов в спину. Нет, не стреляют… Бежать, бежать, скорее бежать, пока белый начальник не передумал!

Продвигаясь осторожно вперед, отряд Ковалевского ни разу не прибег к оружию. Галла тоже не пытались напасть на пришельцев. Караван беспрепятственно достиг тех мест, где буйно заросшие ярко-зеленые горы, сдвинувшись, оставили Тумату лишь заваленную камнями щель.

Из-под влажной земли выбивались слабые родники. Арабы смотрели во все глаза: еще бы, ни одному их соотечественнику до сих пор не удалось увидеть истоки Тумата! Если они станут рассказывать об этом, им все равно не поверят!

Ковалевский поспешил к расположенной неподалеку возвышенности. Ему хотелось «достигнуть взором туда, куда тщетно стремились дойти столько путешественников, из которых многие заплатили жизнью за свое безусловное служение науке».

Уже незадолго до заката Ковалевский поднялся на самый высокий холм. Весело и гордо оглядывал он простиравшуюся вокруг равнину, где среди низкорослых деревьев и кустарников паслись огромные стада диких слонов. Никто еще не проникал здесь так далеко внутрь Африки. Он испытывал высокое наслаждение исследователя, достигшего своей цели после тяжких трудов, лишений, испытаний его терпения.

Местность у верховьев Тумата Ковалевский назвал Страной Николаевской, а пересохшую небольшую речку — Невкой.

— Пусть название это напоминает, до каких мест доходил здесь путешественник и какой нации принадлежал он!

Закончив набросок местности, Ковалевский еще раз внимательно осмотрел все вокруг.

«У меня не станет смелости положительно опровергать важное, можно сказать — великое открытие Аббади, но, достигнув почти широты 8° и не нашедши Бахр-эль Абьяда, настоящего Нила, даже не слышав о нем ни от кого из туземцев… я имею повод более чем сомневаться в предполагаемом открытии» — к такому выводу пришел путешественник.

Он покинул «Страну Николаевскую» с твердой уверенностью, что разгадку истоков Нила нужно искать не здесь.

Карта, составленная Ковалевским во время путешествия в Африку, по-своему романтична. Она чем-то напоминает ту, что прилагается к «Острову сокровищ» Стивенсона.

Помимо названий селений и рек, на ней пестрят надписи вроде: «Негры-идолопоклонники, разрабатывающие железные руды», «Возвышенная равнина, покрытая кустарником, служащая пастбищем слонам», «Горы, несправедливо называемые Лунными», «Предполагаемые антропофаги» (людоеды). Карта, понятно, не вполне точна — составитель ее оговаривается, что многое нанесено «по одним слухам туземцев». Но ведь она составлена в 1848 году!

За блистательные успехи правитель Египта наградил русского исследователя золотой медалью, усыпанной бриллиантами. Вернувшись в Петербург, Ковалевский составил доклад о пользе и необходимости русской торговли с Египтом, предлагал наладить рейсы кораблей между Одессой и египетским портом Александрией.

Перечитывая сегодня превосходные книги Егора Петровича Ковалевского, оцениваешь и его литературное дарование, и гражданскую зрелость.

Особенно примечательны главы, где автор говорит об африканцах. Человек, приехавший в Африку из крепостнической России, рассуждает гуманнее, благороднее не только своих, но и некоторых наших современников. Недаром так высоко оценил Ковалевского великий Чернышевский: «Весьма понравился он за то, что так говорит о неграх, что они ровно ничем не хуже нас, с этим я от души согласен…»

То, что понравилось Чернышевскому, привело в ярость русского царя. Услужливые чиновники особо обратили его внимание на те строки в книге, где Ковалевский, рассказывая о невольниках-неграх, прямо говорит, что и в России много людей «осуждены на подобную жизнь».

Николай I велел объявить Ковалевскому строжайший выговор, посадить его на гауптвахту и «впредь иметь под строжайшим надзором».

Сегодня Нил перегорожен великой плотиной Асуана. Огромное водохранилище несет жизнь пескам пустыни. Как тут не вспомнить размышления Ковалевского о животворном канале!

В тот год, когда русский флаг развевался над баркой, плывущей по Голубому Нилу, когда наш соотечественник шагал по руслу Тумата, имя Давида Ливингстона было еще мало кому известным, а на пироге, который матушка испекла ко дню рождения маленького Генри Стэнли, горели всего семь свечей. Лишь посвятив поискам истоков Нила тридцать лет жизни и пройдя по дебрям Африки несколько десятков тысяч километров, Ливингстон и встреченный им Стэнли оказались однажды вблизи цели.