Таймыр, Нью-Йорк, Африка... - [16]

Вечером барки были разгружены. С утра началась суета. Ревели поставленные на колени верблюды. На них укладывали ящики, тюки, кожаные мешки с водой.

Но вот, кажется, все уложено и можно трогаться. Нет, новая затея: погонщики собирают камни и складывают из них… могильные холмики. Потом садятся вокруг и завывают с самым горестным видом. Это напоминание: путник, ты можешь найти смерть в пустыне! И если ты не хочешь оставить своих детей несчастными сиротами, дай несколько монеток, чтобы умилостивить злых духов пустынь…

Получив деньги, хитрецы быстро разметали могилы и на радостях даже сплясали, что уже само по себе в такую жару было достойно вознаграждения.

Наконец караван тронулся. Сначала попадались кустики колючей, ссохшейся акации, потом исчезли и они. Лишь редкие пучки жесткой травы виднелись в расщелинах выветрившихся скал.

Совершенно безводная часть Большой Нубийской пустыни началась на второй день пути. Даже ворон, сопровождавший караван в надежде чем-либо поживиться, улетел назад. Торчащие из песка плиты песчаника казались беспорядочно разбросанными надгробиями. Отбеленные солнцем скелеты верблюдов и быков обозначали караванную тропу. А те, кто ехал на верблюдах, кто перегонял скот? Что сталось с ними?

Бедуин Ахмет, который вел караван, рассказал, что в Нубийской пустыне погиб сам начальник кавалерии Судана, а до того — несколько посланцев правителя Египта.

— Как же это случилось?

— Заблудились…

Ведь это сейчас, зимой, караван может идти днем. В летнюю пору передвигаются только по ночам, и тогда легко потерять тропу.

— А звезды?

— Мы не знаем их языка, господин.

В отличие от киргизов, которые, как убедился Ковалевский, отлично ориентируются по звездам, бедуины терялись под мерцающим ночным небосводом.

Каково, однако, в этой пустыне летом, если даже февральское солнце так раскаляет песок, что он обжигает руку, если и сейчас язык присыхает к нёбу, а пропыленная горячая одежда вызывает зуд? И вдобавок еще качка на одногорбом африканском верблюде! Чувствуешь себя, как фокусник на заостренной палке… Привыкая к верблюжьему горбу, Ковалевский вспоминал одного из спутников по Хивинскому походу, который после долгого путешествия на верблюде клялся, что если увидит это животное где-нибудь на картине, то непременно выколет ему глаза.

Пустыня не радовала ни малейшим признаком жизни. Хоть бы червяк, муха, пусть даже засохшая былинка… Ничего.

В знойном воздухе появлялись, дрожали, снова таяли озера, окруженные пальмовыми рощами, струились, маня прохладой, синие реки. Но проводники-арабы только отплевывались: ведь это дьявол старается смутить миражем душу бедных путников.

Караван шел без перерыва двенадцать-тринадцать часов в сутки. Люди довольствовались несколькими глотками теплой воды самого отвратительного вкуса, которой запивали пригоршню проса; просо получали и верблюды, только не одну, а две горстки.

— Если вы у себя дома захотите получить адскую смесь, которую мы здесь пьем, то вот вам рецепт, — говорил Ковалевский несчастному Ценковскому, которого тошнило от качки и дурной воды. — Возьмите стакан чистой воды, размешайте в ней две ложки грязи, прибавьте соли… Что же еще? Да, гнилое яйцо. А потом настойте эту смесь на горькой полыни — вот вам и освежающий напиток Большой Нубийской пустыни.

Ковалевский ощущал пустыню «во всем ужасе разрушений и смерти». Пожалуй, фараонов вполне устраивал мертвый барьер между границами Египта и областями воинственных кочевников. Но ведь после дождя, по рассказам арабов, горы, равнина, зыбучие пески — все покрывается зеленью. А где зелень, там птицы, звери. И люди спешат пригнать сюда свои стада. Однако как часты здесь дожди?

Арабы вспоминали, подсчитывали:

— Господин, последний раз дождь по милости аллаха пролился здесь шесть лет назад.

И все же… «Значит, не вечной же смерти обречена эта пустыня! Если природа так быстро может исторгнуть ее из рук смерти, то и человек, силою труда и времени, может достигнуть того же…»

Ковалевскому рисуется канал, который прошел бы через пустыню, соединяя начало и конец нильского колена. Барометрическая нивелировка показывала, что прорыть его можно.

В одном месте пригодилось бы русло пересохшей реки. Такой канал, длиной примерно триста верст, спрямил бы водный путь, а главное, сделал бы возможным земледелие, вызвал бы приток населения.

Увлеченный своей идеей, Ковалевский берет пробы грунта. Как будто есть признаки золота, меди; стало быть, мог бы развиваться и горный промысел.

На десятый день пути исчезли скелеты вдоль дороги — верный признак, что близка вода. Караван вышел на пригорок. Нил! Купы пальм, серые стены деревушек, серый косой парус. Верблюды рвались вперед.

Нил снова принял путешественников. На барках — когда под парусами, когда бечевой — они медленно подвигались вверх по реке к Хартуму, главному городу Судана. Возле него Белый Нил и Голубой Нил, сливая воды, дают начало собственно Нилу.

Здесь уже чувствовалась тропическая Африка. На берегах Голубого Нила, по которому поднимались барки, то и дело видели серн и диких ослов. Отмели давали временный приют множеству журавлей, торопившихся покинуть Африку.