Тайгастрой - [15]

— Как, девушка? — спросил он, видя, что Женя лежит на траве.

— Ничего.

Но было видно, что ей не по себе.

— Нога болит? — спросил Абаканов.

— Нет.

— Ну так зачем хандрить?

— Я не поэтому...

— Пропал рюкзак?

— Пропал...

— Экая потеря! Подумаешь! Губная помада, пудра, зеркальце.

Женя вдруг зло посмотрела на Абаканова.

— Я потеряла фотографию отца, матери, брата... — и заплакала, совсем как маленькая.

Во время обеда к лагерю подошел неизвестный. Желтое безволосое лицо в выщербинках оспы, большие губы, узкие прорези глаз. Незнакомец еще издали улыбался, а подойдя, сказал на довольно чистом русском языке:

— Приятного аппетита!

Ему предложили отведать супа. Не отказался. Ел стоя, держа мисочку на сгибе левой руки.

— Идите обедать! — позвала Женя Абаканова. Он уснул, и его некоторое время не будили. — Хватит вам нежиться!

Абаканов встал. На щеке его лежали следы от веточки. Он был недоволен, что его разбудили, и, идя к костру, ворчал.

Заметив незнакомца, он насторожился.

— Откуда? — спросил Абаканов.

Путник назвал ближайший аймак, значившийся на карте, с которой Журба не расставался.

— Кумандинец?

— Туба. Охотник.

На плече у него висело старое длинноствольное ружье. Тубалар ел с ожесточением, утирая лицо рукавом, и было непонятно, почему он так голоден, если вышел из аймака, который отстоял сравнительно недалеко от лагеря. После еды он рассказал, хотя его никто не спрашивал, что идет в соседний аймак за порохом и дробью; он сдал на пункт «Заготпушнины» шкурки, ему следует охотничий паек.

— А разве в вашем аймаке нет пункта? — спросил Абаканов.

— Есть. Только я охотился в другом месте и сдал туда.

Говорил он, улыбаясь и щуря маленькие глаза. И было трудно понять, смотрит ли он на вас или на соседа, улыбается ли приветливо или с насмешкой.

Когда охотник ушел, Абаканов сказал:

— Черт их знает, шляются! Чужая душа — потемки. Может, какой-нибудь самурай...

В восемь вечера прибыли к русской старообрядческой заимке. До площадки завода оставалось, по словам Кармакчи, километров сорок. Переправлялись на пароме через шумную реку уже в сумерках.

— Знаете, что за река? — спросил Кармакчи. — Тагайка! Ваша река! Только здесь она поменьше, а там, на строительстве, широкая.

— Тагайка! Так вот она какая... Тагайка!

И Журба смотрел на нее какими-то особенными глазами, и была она ему сейчас дороже всех других рек.

— А ведь красивое имя: Тагайка! Правда, девушка?

Паром вели старик и пятнадцатилетняя дочь его, Арбачи. Путникам очень понравилась девочка, ей стали дарить подарки: Яша Яковкин — платочек, Женя — кусок туалетного мыла, сохранившийся в кармане лыжного костюма, Абаканов — деньги. И пока переправлялись на пароме, Яша и Абаканов не отходили от улыбающейся Арбачи.

...Вечер.

После ужина Журба пошел к проводникам. Василий Федорович лежал на потниках и курил канзу. Старик-проводник прихлебывал из котелка суп, Сановай ел консервы. Остальные конюхи лежали возле костра и пили чай.

— Добрый вечер! — сказал Журба.

— Садитесь! Откушали? — Кармакчи слегка приподнялся.

— Спасибо, поужинал.

Старик оторвался от котелка и что-то сказал по-алтайски.

— Говорит, завтра будете на заводе, немного затянулась дорога. Дожди. Приходилось, как заметили, итти где посуше. Подложи в костер! — кивнул Василий Федорович мальчику.

Сановай без слов встал и подбросил нарубленных веток. Костер затрещал, огонь весело взметнулся в черное, без единой звездочки, небо. На одно мгновение лицо Сановая стало яркокрасным, только губы и глазницы были черные.

— Хороший мальчуган!— сказал тихо Василий Федорович, кивая на подростка. — Басмачи убили отца и мать. Был он такой, — Кармакчи показал рукой, каким был тогда Сановай. — Воспитываем колхозом. Учиться вот надо. А до аймака далеко.

Сановай вернулся в палатку и принялся убирать посуду.

Выкурив канзу, Кармакчи налил в консервную банку чая.

— Не откажетесь?

— Не откажусь.

Василий Федорович пил чай не спеша, видимо испытывая особенное удовольствие; большим и указательным пальцами он отламывал куски лепешки. Напившись, снова лег на потники, а под голову удобнее подложил седло.

— Последний перегон. А там расстанемся. Вы строить будете, мы — проводить путников.

— А вы на строительство не собираетесь?

Кармакчи задумался.

— Специальности нет.

— А если б имели?

— Если б имел, почему не пойти! Ходить по тропам разве лучше?

— Правильно!

Помолчали.

— Если серьезно хотите на стройку, что-нибудь придумаем. Вы ведь член партии?

— Член партии. Только у нас до райкома далеко. И самому все приходится делать. Руководство слабое.

— Через месяц, через два приходите на площадку. Я постараюсь найти подходящую работу.

— Ладно.

Снова помолчали.

— Как народ смотрит на наше строительство? — спросил Журба.

— Алтайцы? Как кто. Новое это для нас. Больше, известно, скотом занимались. И пушниной. И орехами. Промывали, понятно, и золото. Песок у нас хороший. На бутарах промываем. Но, по правде, жили, знаете, до революции как за китайской стеной. Кто нами интересовался? Баи да кулаки. Урядники. Плохо жили. Я в гражданскую войну света повидал. Против зайсанов воевал. И против царских генералов. Про Анненкова слышали? И против него воевал. Я с русскими хорошо дружил.