Тайгастрой - [14]

— Черт возьми! Наконец-то и вас разобрало! — торжествующе воскликнул Абаканов.

Сошлись внизу часа через три. Сановай принес Жене бурундучка и предложил снять шкурку.

...Спуск. Шумят деревья. Откуда-то доносится свист. Гаснет солнце, опускаясь в расщелину, как в чашу. Тропа уводит в глушь тенистого, холодного леса, где деревья сплошь обвешаны зеленым лишайником. Призывно журчат, вызывая жажду, ручьи. Они текли среди камней и травы, и их нельзя было найти.

На шестой день пришли к большому аилу, расположенному вдоль дороги.

— Маралы, — сказал Кармакчи. — Совхоз.

Желтой шерсти, нежные, хрупкие, маралы, не боясь людей, шли на зов к ограде, протягивая головы.

— Какие они... как жеребеночки! — воскликнула Женя.

Всезнающий Абаканов на ходу прочел лекцию. Нового Журба в его словах ничего не нашел, но должен был признаться, что Абаканов — хороший рассказчик. О чем бы ни говорил, все получалось у него интересно. Тут было и об одиночестве старых оленей, и о борьбе за самку, о криках, приводящих молодых оленей в трепет, о пантах и их целебных свойствах, об экспорте пантов в Китай и Монголию, о долговечности оленей, о мароловодческих совхозах и гибридизации яка-сарлыка с местной коровой.

— А что это такое изюбр? — спросила Женя.

— То же самое, что марал. По-сибирски. В ликбез, в ликбез надо вам, девушка!

Женя вспомнила Пришвина и назвала одну нежную самочку Хуа-лу...

Из юрт и аланчиков вышли женщины, они вынесли в лукошках яйца, курут. Куря трубки, они что-то рассказывали проводникам, покачивая головами. Абаканов аппетитно пил сырые яйца и лихо отшвыривал скорлупу. Старик Коровкин, узнав, что у кого-то здесь есть мед, тотчас отправился на поиски.

Невдалеке, глухо позванивая жестяными колокольчиками, паслось среди деревьев стадо коров.

Пока готовили пищу, Сановай взобрался на высокий кедр и принялся сбивать палкой шишки. Кармакчи, улыбаясь, показал, как жарить кедровые орешки.

— Это богатый промысел! — сказал он Журбе. — До революции купцы драли кожу с бедняков. Известный зайсан Тобаков принимал орех на вес камня. Клал камень весом в два пуда, а считал за пуд. Держал Тобаков винную лавку, в тайге шла пьянка. А где пьяному уследить за весом! Драли кожу и русские купцы — Кайгородов, Орлов, Обабков. Те вместо камней брали гири, только в гирях дырку высверливали и туда заливали свинец. Чтоб гиря тяжелей была. День и ночь возле амбара, возле сушилок варилось в котлах мясо. Ешь, мол, даровое! Между русскими купцами и алтайскими зайсанами вечно шла вражда...

...Предпоследняя ночь. Ее провели в сухих палатках, во всем сухом, обогретом за день. Женя рассказывала о Ленинграде, о Заполярье, где бывала не раз. Абаканов — о своей жизни инженера-проектировщика, исколесившего Сибирь и Урал вдоль и поперек. Сановай слушал внимательно и под конец также захотел что-то рассказать, но знал он мало русских слов, и его понял один Абаканов.

— Говорит, что отца и мать его убили басмачи... Сирота... Хочет учиться...

— Скажите ему, что если пожелает, устроим в школу, когда развернется строительство.

Сановай радостно закивал головой:

— Корошо! Корошо!

Журба рассказал об Одессе, о своих юных годах, о гражданской войне и прочел начало поэмы «Ленин» Маяковского.

— Ну и память! — не удержался Абаканов. — Вот бы мне такую!

Потом Журба прочел «Облако в штанах».

— Какая сильная штука... — с грустью сказал Абаканов, и всем показалось странным, что Абаканов мог взгрустнуть. — Вот как надо любить...

Женя вздохнула. Отбросив полог палатки, она глядела в чистое небо глубокими, задумчивыми глазами. Стояла такая тишина, что не верилось, будто есть где-то большие города, шумные, залитые огнями улицы, поезда, автобусы. Только бескрайная тайга и бескрайное небо.

А в четыре утра — подъем. И снова тропы, привычный шаг лошадей, сухие рыжие деревья, мимо которых никто уже не мог проехать, не подумав: «Вот бы на костер...»

Дорога становилась ровнее, горы снижались. Женя с каждым часом чувствовала себя лучше.

Километрах в пяти от одного аймака лошадь Жени, чего-то испугавшись, рванулась в сторону. Женя свалилась. Почувствовав себя на свободе, лошадь бросилась по тропе назад. Синий рюкзак Жени волочился на ремне, и это доводило лошадь до бешенства. Переметная сума оборвалась. Лошадь летела, дикая, взлохмаченная, обезумевшая от страха, все время ощущая за собой погоню...

Рискуя жизнью, Василий Федорович бросился наперерез; за ним побежали проводники и Пашка Коровкин, но лошадь рванулась в сторону и скрылась из виду.

Журба, Абаканов, Яша Яковкин шли по следам лошади и подбирали коробки с фотопленкой, кусковой сахар, патроны к пистолету, запасную обувь — все, что попадалось по пути.

Василий Федорович вернулся ни с чем.

— Я на часок-другой отлучусь. Вы отдохните тем временем, — сказал он. — Если ничего не выйдет, тогда подумаем, что делать.

И он ушел. Всем было неприятно, что так случилось. Без лошади передвигаться невозможно, да и оставить лошадь на произвол судьбы нельзя.

Часа через полтора послышалось конское ржание, затем тишину проколол дикий свист. Это возвращался на беглянке Василий Федорович! Его радостно встретили. Расчет Кармакчи оказался правилен: лошадь должна была возвратиться домой по той же дороге, по которой шел караван. Очутившись на воле, она обязательно должна была мирно попастись. Василий Федорович набрел на нее невдалеке от остановки. Она даже обрадовалась встрече с хозяином.