Женя приняла какие-то порошки и легла.
— Что с вами?
— Ничего.
— Не обманывайте! Говорите!
— Ничего.
— Смотрите! За обман...
В палатку вполз Абаканов. Четвертое место предназначалось для Сановая.
— Ну как? — спросил Абаканов. — Сухо?
— Сухо. С вас льется вода! — вскрикнула Женя. — Отодвиньтесь пожалуйста!
— Вода? Привыкать надо, барышня. Привыкать!
Женя сердито засопела.
Лежали и смотрели сквозь открытый полог на костер; его, несмотря ни ливень, всеми силами поддерживал Сановай. Он завернулся в брезент и походил на горбатого карлика-заклинателя. Слышно было, как шипели горящие ветви, отплевываясь во все стороны.
Журба смотрел на костер, на Сановая и не заметил, как задремал. Вдруг почувствовал, как кто-то склонился над ним.
— Ужин готов, товарищ начальник! Слышите? Проснитесь!
Открыл глаза. На коленях стояла Женя.
— Спать будете потом.
«Неужели я уснул?»
Дождь все еще продолжался, но сейчас он был мелкий, точно мак. И маковые зернышки тихо постукивали по туго натянутому брезенту палатки.
Когда Журба пришел к костру, группа ела дымящуюся рисовую кашу.
— Изумительная каша! — сказал Абаканов. — Ничего подобного никогда не ел!
— Неважная каша... — сказала Женя. — Один дым...
Кармакчи протянул миску Журбе. Рисовая с фруктами каша показалась Журбе великолепной.
— Великолепная каша!
Все рассмеялись.
— О вкусах, как говорят, не спорят! — ввернул Абаканов.
Пока ели, крупные капли дождя то и дело обрывались с веток и сочно шлепали в миски.
После ужина костер залили водой. Отправились на отдых. Палаток было три — каждая для четырех человек.
— Обувь и мокрые чулки — к ногам, а не под голову! — сказал Абаканов, забравшись в палатку.
Женя звонко рассмеялась. Рассмеялся и Сановай. И Журбе стало смешно. Он снял с себя промокший насквозь френч, пристроил для сушки. Каждый накрылся своим одеялом. Это была первая ночевка в тайге. Дождь не переставал ни на минуту. Абаканов протянул руку и вдруг угодил в лужу.
— Эй, что там?
— Что? Что? — вскочили задремавшие было Женя и Журба.
— Вода!
Журба протянул руку и тоже угодил в лужу.
— Послушайте... Это не вы ли? — спросил он.
Все снова рассмеялись.
— Трогали палатку руками? — спросил Абаканов Женю.
— Трогала. Ну так что?
— Вот и то! Мокрую палатку нельзя трогать. Даст течь. Теперь мокните!
Снова вспыхнуло фиолетовое пламя, и все увидели внутренность палатки, как при вспышке магния: башмаки, лежавшие при входе, одеяла, принявшие форму человеческого тела, головы с всклокоченными волосами.
Забарабанил град.
Журба вытянул руку и подобрал несколько градинок. Они были с голубиное яйцо.
Полог палатки застегнули на деревянные пуговицы, закрыли полотенцем щели. Палатка стояла на скате, и вскоре вода, прорвав какую-то преграду, ринулась вниз. Укрыться было негде, а менять палатку невозможно. Все теснее прижались друг к другу.
Гроза не утихала. Ежеминутно сверкала молния, раскаты грома раздавались вокруг. Казалось, рушилась вселенная и от бедствия не уйти. Но усталость взяла свое: уснули, мокрые, озябшие, под гул канонады.
А в пять утра Василий Федорович уже поднимал людей. Одеяла, одежда, обувь — все было мокрое, холодное, чужое. Журба с трудом натянул на себя сапоги.
— Как после бани! — сказал он.
Выбрались из палатки. Зуб на зуб не попадал. Луг с высокой травой превратился в озеро. Сановай по обыкновению принялся за костер, но в этот раз даже ему не удалось развести огонь. В воздухе продолжала сеяться дождевая пыль. Из глубины тайги наступал молочный туман, густой и плотный. За костер принялся Кармакчи. Сидя на корточках, он дул изо всех сил, будто из кузнечного меха, и вдруг среди едкого сизого дыма где-то в глубине хвороста появился огонек. Василий Федорович дует сильнее — красный, синий от натуги, со слезящимися глазами. Огонек оживляется, дыма все меньше и меньше. Огонь внезапно охватывает внутренность костра; сочно захрустели ветки.
Тем временем каждый отыскивал свою лошадь. С вечера лошадей отпустили на волю, стреножив передние ноги. Мокрые, более темные, чем обычно, все лошади сегодня показались совершенно одинаковыми не только Жене...
Позавтракали остатками вчерашней каши, напились чаю. В путь тронулись под мелкий неутихающий дождь.
— Ну и погодка! — жаловалась Женя. Она чувствовала себя после сна лучше, но все же пульс не падал: 95. «Хоть бы скорее спуститься в долину», — думала она, скрывая свое состояние.
За ночь дождь размыл тропы, местами обнажились толстые корни деревьев, образовались предательские ямы, заполненные грязью. Попади лошадь в такую яму — и нога сломана. В полдень дождь, наконец, утих, погода установилась, хотя солнце не показывалось: его закрывали густые, многослойные тучи, и от этого свет был разреженный, синеватый, как в сумерках.
Вышли в долину.
— Сколько цветов! — воскликнула Женя.
— Единственная женщина в отряде! — сказал, неизвестно к чему, Абаканов и помчался вперед.
Женя соскочила с лошади, нарвала зверобоя, деревея, ромашки, донника, сложила в букет.
— А цветы здесь как у нас. Такие же. Возьмите на память!
Журба взял цветы и засмотрелся на Женю: тоненькая, стройная, в ореоле золотистых кудрей, с решительным, упрямым взглядом; ее можно бы назвать красивой, если бы не шрам. Он пробегал через всю щеку и портил чистое лицо девушки.
