Тайга – мой дом - [11]

Мужчины схватили луки, залегли вокруг стойбища, женщины, старики и дети укрылись за стеной, сделанной из оленьих шкур.

Показался враг. Их князь поднялся на сопку, крикнул: «Хавун!» — и пустил к стойбищу стрелу войны. Тогда навстречу врагу вышел Орокто, он был иниченом — военным вождем рода. Орокто воткнул меч в землю, отошел на десять шагов и крикнул: «Если я должен убить тебя, то убью без сожаления. Если я должен быть убитым, то умру, не прося пощады».

Тогда князь пришельцев спустился с сопки, воткнул свой меч рядом с мечом Орокто, отошел на десять шагов и крикнул: «Если я недостойный воин, пусть мое тело съедят вороны». И оба иничена бросились к мечам. Орокто быстрее ветра подбежал к оружию. И когда пришелец наклонился к мечу, отрубил ему голову.

И начался бой. Бьются день, бьются другой, бьются третий. Половина парней погибла, а враг наседает. На пятый день упал замертво последний воин. Враги ворвались на стойбище и начали грабить: забрали шкуры, запасы мяса и рыбы. Потом согнали стариков, женщин, детей на берег моря и на глазах стали бросать в волны трупы воинов.

Когда поволокли труп самого отважного, который пал последним, девушка Чайя бросилась к врагам, чтобы не дать осквернить труп любимого. Но враги преградили ей дорогу. Тогда она у одного воина выдернула из колчана стрелу и пронзила себе грудь. Стоит Чайя, качается, по стреле кровь ручейком струится. Попятились враги в испуге. А девушка вдруг превратилась в белую птицу и взмыла в небо.

— Чайя! — вскрикнули подруги и тоже превратились в птиц.

Враги в испуге убежали в горы, а девушки-чайки стали с плачем кружить над морем. Долго они плакали, и море от их слез стало светлым.

Юноши, которые погибли, давно уже ушли в нижнее царство, а чайки все еще с плачем носятся над морем.

…Я слушал красивую легенду, а за палаткой шумела тайга, плакали чайки, жалуясь на свою судьбу.

Глава 10

Каждый день с рассветом мы покидаем свою палатку, возвращаемся перед наступлением ночи, рубим дрова, варим ужин.

— Сегодня добрые духи дали двух соболей, — сообщает Авдо и закуривает. — А ты как спромышлял?

— Мне Назариха нашла одного.

Однажды Авдо пришла позднее обычного. Молча сбросила понягу и закурила трубку. Лицо ее было печальным. Я встревожился.

— Что случилось, Авдо? Не след ли шатуна попался?

Авдо молчала.

— Куропатка на дерево села. Несчастье будет, — наконец тихо сказала она.

— Ты бы ее застрелила. Ведь когда убьешь, то несчастья не бывает.

— Промазала.

Куропатка — птица тундровая, она и приспособилась к таким условиям. Питается летом ягодами, зимой — почками кустарников. На деревья не садится. Когда снег завалит кустарники, она иногда кормится почками берез или тальника.

— Авдо, ведь глухари и косачи тоже на деревья садятся, и ничего с людьми не делается. Вздумалось куропатке посидеть на дереве, ну и шут с ней, пусть сидит. Ты-то тут причем?

Авдо будто и не слыхала моих слов. На лице ее было написано: тебе ли судить об этом. Я-то всю жизнь прожила в тайге и ее характер знаю. Куропатка зря на дерево не сядет, жди беды.

— Авдо, ведь с нами Старик, — выставил я последний довод. — Он-то не позволит нас обидеть.

Но и эти слова не успокоили Авдо: она просто меня не слушала.

В этот вечер в палатке было скучно. Авдо молча обдирала белок. Тускло горела коптилка. Монотонно гудел лес. Где-то у ручья нудно скрипела сухостоина.

На другой день Авдо убила соболя и пятнадцать белок.

— Ну, что я тебе говорил!

Авдо улыбнулась.

— Совсем сумасшедшая куропатка. Места ей не было на земле. С косачами на березе сидела.

Так прошло несколько дней, и, может быть, мы и забыли про куропатку, но случай заставил вспомнить о ней: исчез Старик. Он не встретил нас ни в один вечер, ни в другой. Авдо обшарила половину бора и нигде не обнаружила глухаря, ни живого, ни мертвого. Я понимал: для Авдо такая потеря была, пожалуй, страшнее, чем встреча с шатуном. Всю ночь она не сомкнула глаз, сидела у печки и дымила трубкой.

Я, грешным делом, подумал, что это проделка Назарихи. Но за последние четыре дня она не задавила ни одного глухаря. Назариха от каждой добычи приносила мне крыло или шею, значит, исчез глухарь по другой причине.

На Авдо без сочувствия нельзя было смотреть. Лицо ее вдруг стало дряблым и старушечьим, столько на нем было горя и отчаяния, что казалось, она вот-вот заплачет.

Утром, как только начали бледнеть звезды, Авдо выколотила о печку трубку и заявила:

— Снова пойду искать Старика.

Это была уже совершенная бессмыслица. Все равно что искать на озере в камышах прошлогоднего подранка. Я попробовал отговорить Авдо, но из этого ничего не получилось. Авдо ушла. Вернулась она поздно и, к моему удивлению, Принесла останки глухаря и самого виновника — соболя, черного и толстого, как медвежонок.

— Возьми, бойё, — Авдо бросила мне соболя. — Не возьмешь, я собакам его отдам.

Пока я рассматривал соболя и останки глухаря, Авдо хранила молчание. Соболь добросовестно поработал над птицей, оставив только ноги да крылья. Впрочем, это нередкое явление, когда глухарь заканчивает жизнь в чьих-то зубах.

Я вспомнил один случай. Как-то удочкой ловил рыбу. Место для рыбалки выбрал в тени большого куста, под перекатом. Клев был удивительный. Прожорливых окуней едва успевал отцеплять.