Тайфун - [11]

Вернулся, спокойно сказал:

— Отдыхайте и не бойтесь — мы под колпаком. Разведчики рассмеялись: раз командир шутит, дела не так уж плохи.

Снова на Дагаева щурился с карты желтоватый ехидный глаз долины. Древнее восточное коварство чудилось ему в этом узком немом прищуре, и он, вздохнув, сложил планшет, просто спросил:

— Что будем делать?

— А что еще можно делать? — удивленно переспросил Воронов. — Ждать утра, тогда хоть немного развиднеется… Да у меня уж ноги бастуют — не знаю теперь, как и вставать буду.

— Мои ноги не длиныне твоих, Воронов, чого ж воны мене слухають? — усмехнулся Нехай. — Дурну голову не тильки ноги…

— Э-э, товарищ пулеметчик, знаешь, что на сей счет говорит мой знакомый, йог-любитель?

— Хватит, Воронов, — неожиданно резко оборвал Денисов. — Что сказал бы твой йог-любитель о том, как ты со шнурком?..

Денисов замолк на полуслове, и Дагаев удивленно посмотрел на него. «Йог-любитель» в устах Воронова пользовался популярностью среди разведчиков, и злой тон ефрейтора озадачивал. Лишь теперь Дагаев заметил: солдаты вроде бы сторонятся Воронова; Брегвадзе, садясь, почти демонстративно отодвинулся от него ближе к Нехаю.

— Так что же со шнурком? — спросил лейтенант. Разведчики угрюмо молчали. Воронов, потупясь, играл ремнем гранатомета.

— Да что, товарищ лейтенант! — вдруг заговорил молчун Брегвадзе. — Разве он скажет?.. Вы когда падали, мы почему плохо держали? Кто за вами шел?..

— Да ладно, скажу! — вспыхнул Воронов. — Ну, шнур я не привязал к поясу, просунул под застегнутую пуговицу полушубка… Она, конечно, расстегнулась, как вы провалились… Поймать шнур не успел… Да разве знал я, что так получится?!

— А может, боялся, что лейтенант сорвется в трещину и тебя утянет? — каким-то деревянным голосом спросил Денисов.

— Ничего я не боялся! И место было ровное — какие трещины? Говорю же вам, что не думал…

— То и погано, що не думав, — спокойно вставил Нехай. — Хто не думае, тот не дюже добрый вояка. Думай, Воронов.

Тон Нехая остудил разведчиков.

— Будем считать, вопрос ясен, — сказал Дагаев. — За первый грех не казнят, но впредь, Воронов, вам — паука… — Он бросил на середину круга брикет синтетического топлива, поднес к нему спичку, и маленькое жаркое пламя озарило снежный грот. — Подсушите перчатки…

Лес гудел так же мощно, но в гул его поминутно врывались волны свистящего шипения, словно гигантские змеи гонялись друг за другом по вершинам деревьев, — ветер дул порывами, и это значило, что сила урагана скоро начнет иссякать. Качалось пламя, завораживая, усыпляя усталые глаза, будто горный дух плясал в нем — то проглянет сосредоточенное лицо Амурко, то майор сердито поведет густой бровью, то засмеется Мария, кружась в призрачном белом хороводе: «Беспечные снежинки, мы весело кружим…»

Закружила она Григория Дагаева, похоже, всерьез и надолго… «Мне пока нечего ответить…» Тогда в нем закипела мужская гордость: вежливо тронул козырек фуражки, сухо попрощался, повернулся круто, как на плацу, готовый уйти, а за спиной — тихий грудной смех и тягуче ласковый голосок: «Да погоди… какой обидчивый и нетерпеливый!.. Мне пока нечего сказать…» И улыбка в быстром, убегающем взгляде, почти нежная и такая многообещающая…

Снова были думы о ней, ожидания встреч, надежды и даже бессонница… И тяжелая, унижающая ревность, когда опять повстречались с тем же Сережкой Лобовым. Слушает его, поощрительно смеется, сияет быстрыми глазами, и лишь короткий, скользящий взгляд на Дагаева да небрежный кивок, будто малознакомому, неинтересному человеку. «Все!» — сказал он себе, а через три дня после работы будто случайно появился на ее дороге — и вся решимость растаяла, как дым на ветру. «Что-то вас не видно! Я уж скучаю. Приходите в кино…» Он пришел в кино и смотрел на нее издалека, потому что была она с компанией сокурсников» и так увлеклась разговором, что не заметила Дагаева. После он бранил себя: наверное, следовало самому подойти, но как подойдешь, если ни единого взгляда в твою сторону?.. А потом этот морячок на танцах. Похоже, давний ее знакомый…

В тот вечер Сережка Лобов сказал ему с насмешливым сочувствием: «Пожалей ты себя, парень. Нельзя страдать так откровенно — не ценят они этого. Неужто не видишь, что тебя держат на всякий случай. Так сказать, неприкасаемый запас. А ты уйди вон хоть к той темноглазой брюнеточке — весь вечер за тобой следит!»

Дагаев ушел домой и по дороге снова сказал себе: «Все! Хватит, — и ревниво подумал: — Пойдет ли кто-нибудь провожать Марию?..»

Она как будто нарочно встретилась ему утром. Не обращая внимания на его хмурое лицо, спросила, сожалеюще улыбаясь: «Что же вы ушли так рано? Хотела на белый танец пригласить вас…»

Дагаев вдруг подумал о том, что со своей любовью, к Марии похож на машиниста, который знает, что едет в тупик, а остановиться не может. Есть что-то сильнее человека — на то и жизнь, чтобы до конца черпать в ней радости и огорчения.

Дагаев не хотел терять надежду, вспоминая многообещающее «пока». Он не поверил Лобову, не мог и мысли допустить, будто Мария расчетливо держит его «на поводке», про. запас. Появится у нее сердечный дружок — даст знать…