Тавро - [25]

— Эх, люди!

Произносить эти слова было ему легче, чем разводить в недоумении руками.

Недели через две, попав за один стол с тем молодым коммунистом, в общем-то неплохим парнягой, Мальцев не сдержался, рассказал советский анекдот:

— Малец дергает отца: «Пап, а пап, мне сказали, что до коммунизма у нас были деньги. Что это такое — деньги?» Отец скребет затылок: «Деньги, понимаешь ли, ну, как бы тебе это сказать, это были такие вот бумажки, маленькие, большие, красные, зеленые… всякие. С этими бумажками ходили в распределители и обменивали эти самые деньги на, скажем, килограмм масла». Малец опять дергает отца: «Пап, а пап, а что такое масло?»

Мальцев ожидал всяческого, но не этого человеческого безветрия. Вялость окутала лица, на них только медленно хлопали веки. Шквала — смеха, гнева — не последовало. Они стали есть, будто истребляли живое. Жевать, сузив глаза.

В тот день у заводских ворот Мальцева поджидал парень, спросивший, не антисоветский ли он:

— Эй, русский, пойдем, выпьем?

В его глазах Мальцев прочел жестокость. Нужно было не думать, а решать. К лицу подобралось, пришедшее издалека, одно из первых появлений весеннего ветра. Он этак погладил расторопно, прошелся по нижней губе, как ловким женским мизинцем.

— Пойдем.

Мальцев заказал водку. Перепробовав разного вина и коньяка, он пришел к выводу, что лучше «пшеничного вина» ничего человечество не придумало. На Западе же люди наливали водки в стопочки так мало, что приходилось ее не пить, как должно, а прихлебывать. Хмель приходил быстрее обычного, но и уходил ходко-ходко, как через уши. Молодой коммунист был зол:

— Ты почему меня обманул? Я сказал своим товарищам, что ты — свой. Что они теперь подумают?

Водка стала тепловатой.

— А? Мы хотели тебя пригласить. Ты бы нам рассказал, какие недостатки существуют в СССР… мы знаем, что их еще достаточно. А ты меня обманул. В столовой поставил меня в смешное положение. Ты что, боялся мне сказать, что ты против коммунизма? Что ты против трудящихся? Что ты антисоветский?

Водка, несмотря на усилия, лилась в рот слишком быстро. Слишком уж свыклась рука опрокидывать стакан. Мальцев всмотрелся в говорившего черт-те что парня. Он был искренен, этот француз! Он произносил штампованные фразы с полной убежденностью в своей правоте. Такого он еще не видел. Мелькнуло: «Опять у нас бы не поверили. Член партии не поверил бы… не мог бы он, сам партиец, понять такую искренность». У парня зарозовели костяшки пальцев. Нужно было ответить.

— Спокойно, спокойно. Я вам не соврал. Я действительно не антисоветский. Советская власть, именем которой большевики совершили Октябрьский переворот, была уничтожена теми же большевиками немного спустя. Вы защищаете коммунистическую власть в моей стране, а истории ее не знаете. Лозунгом большинства послереволюционных восстаний крестьян и рабочих было: «Мы за советы, но коммуны не хотим. Да здравствуют советы! Долой большевиков!»

Парень слушал Мальцева и время от времени повторял: «Врешь, врешь».

— Не было бы большевиков, не было бы и вас. Учиться надо. Так, кстати, говорил Ленин. А его, вам же об этом говорят, слушаться надо.

Может, и переборщил Мальцев. В общем-то, паренек был ему люб не люб, а все же симпатичен. Глупая вера — если бывает она такая — поражает, но… но искренность — тоже на дороге не валяется.

Поэтому Мальцев сочувственно добавил:

— Надеюсь, вы теперь понимаете, почему я — не антисоветский?

Молодой коммунист вдруг успокоился. Встал, произнес рядовым голосом: «Ты еще об этом пожалеешь», — и, не попрощавшись, ушел. Поглядев ему вслед, Мальцев произнес: «Да-а-а, все-таки наш человек. Пригласил и ушел, не расплатившись».

Ветер. Он снова пробежался по лицу, нырнул в глаза, зашептал в самую перепонку, зашлепал нижней мальцевской губой, подергал бороду. А плащ не тронул. Тент кафе за спиной не шелохнулся.

Глава шестая

НАПАДЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ

Прошедшие дни были все же вкусной пищей для жизни Мальцева. Он в этом отдавал себе полный отчет. На работе он не перетруждался, хотя знал, что от яростного трудолюбия его существование может только обогатиться, но именно от этой сознательной рабочей нерадивости и появлялась у жизни почти постоянная смачность.

Через месяц он купил телевизор и губкой впитывал все дебаты подряд. И пьянел. И хлопал себя по бокам: «Ну и дают! Вот это да!» Иногда он произносил эти фразы с восхищением, иногда — с презрением, когда французы спорили о режимах, знакомых Мальцеву. В том, что в богатой стране может быть много утопистов левого толка, он не сомневался. Чтобы мечтать о социализме с мордой ангела, нужно прежде всего быть сытым и проживать не под дождем. «Из достатка люди прыгают в мечту. Больше как будто неоткуда — говорил в Ярославле старенький профессор, друг матери. Его давно изъел страх, а он взял да и вывел его водкой. Он добавлял, злорадно потирая руками: — Ей-ей, хрупок Запад, хрупок. Они гордятся своей системой да как дети балуются с ней. А ведь бахнет по ним разом инфляция процентиков эдак на сорок, больше и не нужно, — вот и нет демократии. Сами от нее откажутся. Ей-ей».

Тогда Мальцев не доверял старику — разве можно доверять человеку, презирающему себя самого за слабость.