Таврия - [30]

— Хочешь, чтоб колики напали? Не для того я тебя нанимал!

— Ишь, все-таки заботится о нас приказчик, — сказал кто-то удивленно, — беспокоится о нашем батрацком здоровье…

Но бывалые сезонники объясняли заботу Гаркуши совсем иначе:

— К отцовскому хутору будет гнать, чтоб папаша мог больше на воде заработать…

В школе был как раз перерыв. Ученики, столпившись под аркой, с интересом осматривали сезонников, которые медленно проходили мимо.

— О! Поглядите! — вдруг крикнул кто-то из школьников. — Задонцев наш там! Эгей! Валерик! Ты куда?

Валерик улыбнувшись, помахал однокашникам на прощание рукой и ответил гордо, по-батрацки:

— В Новые Искания!

XII

В белом атласном платье сидит Софья Фальцфейн в парке, в беседке, принимает гостей.

Беседка стоит на высоком холмике, насыпанном в одном из самых живописных уголков ботанического сада, вблизи большого пруда, обрамленного по берегам искусственными гротами и массой тропически широколистой пышной зелени. Дикие утки, Магеллановы гуси спокойно плавают на водах пруда. Грациозной группой застыли на островке розовокрылые фламинго. Отраженные водой, они как бы залюбовались своими тонкими шеями, длинными, стройными ногами. По дорожкам парка свободно похаживают надутые фазаны, сверкая на солнце тяжелым пурпуром, горячим золотом оперения, придавая всему окружающему налет фантастичности.

Отсюда, из высокой беседки, виден почти весь асканийский парк. С востока над парком, как зубчатый бастион, мощно вздымается кирпичная водонапорная башня, выстроенная в стиле средневековых рыцарских замков. Утопая в зелени, белеет господский дом с открытыми окнами в сад, за ним, словно гигантские черепахи, поблескивают черепицей другие строения экономии — контора, флигеля для гостей, экипажные сараи… Сквозь ветвистые деревья просвечивает под солнцем слегка взволнованное ветром необозримое море ковылей.

В степи бушует весна. Цветет ковыль, звенят-переливаются невидимые жаворонки. Над Асканией плывет аромат распустившейся персидской сирени, окутывая беседку словно фимиамом.

Сегодня у Софьи Карловны гостят мадам Шило, жена бериславского городского головы, и преподобная Лукерья — игуменья Заднепровского монастыря. Обе были на ярмарке в Каховке, и оттуда занесло их в Асканию — прибыли навестить своего кумира — Софью Карловну.

Монотонно шумит поблизости искусственный водопад. Журчат фонтаны. Гостьи, лакомясь жареным миндалем, чинно беседуют с хозяйкой, главным образом на духовные темы.

— Хотела я вам, Софья Карловна, одну вещь посоветовать, — говорила дородная, пышно одетая мадам Шило. — Вместо того чтоб жертвовать им тысячи на колокола, лучше приобрели бы нашу бериславскую церковь Вознесения. Старинная, хорошо отделанная, историческая.

— Не такая уж она историческая, сестра, — недовольно отозвалась игуменья. Суровая, с птичьим носом, она была похожа на петуха.

— Кому же лучше знать, историческая она или нет, — слегка обиделась мадам Шило. — Ведь вам хорошо известно, что муж мой происходит из запорожской старшины, и я сама из рода Скоропадских. Историческая, что вы там ни говорите! Еще во времена матушки Екатерины перевезли эту церковь на плотах по Днепру из Переволошчины, из-под Кременчуга, и поставили там, где царица повелела. С тех пор и стоит в Бориславе на холме. А зачем ей там стоять? Разве в нашем Бериславе кто-нибудь по-настоящему разбирается в старинной украинской деревянной архитектуре? Купите, ей-богу, купите, Софья Карловна! Для вашей прелестной Аскании такая церковка будет только украшением.

— А как же ее перевозить по степи? — промолвила после паузы Софья Карловна, обмахиваясь веером.

— На волах, — живо объяснила мадам Шило, — в разобранном виде…

— Растрясут, переломают, — грустно ответила Софья Карловна. — Разве за ними углядишь? Такой народ пошел, что только и норовит, как бы тебе досадить.

— Истинно так, сестра, — подхватила игуменья. — Не боятся ни греха, ни кары… Сущие антихристы… На вербной неделе приходит к нам в монастырь какой-то парнишка, учтивый на вид, смирный. «Я маляр-художник, нет ли у вас работы?» Надо было кое-что подкрасить перед пасхой — взяла. Ладно. Просит дать ему кого-нибудь для подсобной работы, дескать… И попутал меня в ту минуту нечистый! Сама направила к нему послушницу Наталью, молоденькую, диковатую, смазливую лицом. Проходит день, и два, и три — как будто ничего, рисуют… Потом вдруг доносят мне: согрешила Наталья с художником! Мы все в гнев, в крик: немедленно выгнать негодницу прочь из обители! Выгнать, но на прощанье покарать нашим монастырским судом! Ну, известно, как мы караем: кладем грешницу, как в сельской расправе, на скамью ничком, одна сестра садится ей на шею, другая на ноги, а остальные, проходя мимо, должны розгами как следует стегать виновницу по оголенному телу. На сей раз сестры мои особенно злились: как же, даже не разговевшись, перед самой пасхой посмела! У, брызгала б она кровью, бесовка, на куски рвали б ее белое тело, — я уж их знаю. Старые девственницы особенно злы на грех, сами ходили в плавни резать прутья. А он, босяк, стоит себе да посмеивается. «Не имеете, говорит, права карать, потому что она уже не ваша, она — моя!» Потом любовницу свою под руку — и был таков…