Таврия - [22]

— А как же, если пить, к примеру, захочется? — поинтересовался Оникий Сердюк.

— Если пить надо, то идете к приказчику, он развязывает на время шнурок, а когда напьетесь — опять завязывает.

Ужаснулись девушки, услыхав, что кроется за панскими светляками.

— Умерла б, а не надела! — сказала Вустя возмущенно.

Спасаясь от комаров, густо звеневших над головами, принялись раскладывать костры. Вдоль берега запылали огненные купины, запахло кизяковым дымом. Развели костер и Сердюки. В их мешках нашлось даже несколько сахарных бурачков, которые они тащили от самых Криничек и собирались сейчас испечь себе на ужин.

— Интересно, какого размера те намордники? — копошась у огня, рассуждал Левонтий Сердюк. — Может, он не на всякую морду налезет?

— Это Шмидт предусмотрел, — усмехнулся Валерик. — У него их полная кладовка. И на большого и на малого, всех размеров там есть…

— Сгорели б они все! — сказала Ганна Лавренко.

— Зачем все? — возразила Вустя. — Один намордник надо бы приберечь… Такой, чтоб пришелся на самого Шмидта.

— Верно, — поддержала Вустю Олена Перепетая. — Сам придумал, сам пусть и носит!

— Как теленок! — засмеявшись, добавил Данько.

Представив себе вдруг панского управляющего в виде теленка, в наморднике, вся компания развеселилась, беззаботно зазвенел девичий смех, постепенно привлекая к костру людей из соседних партий, любителей веселого. Молоденький бакенщик, который зажег бакены и проплывал мимо, свернул в этом месте и ткнулся своей лодочкой в береговой песок.

— Можно, девчата, прикурить от вашего огня? — не выходя из лодки, промолвил бакенщик.

— А чего ж… Огня не жалко…

— Тоже бакенщик — без спичек!..

— У него фонари, верно, сами собой зажигаются.

— Конечно, сами…

Улыбаясь, парень достал из кармана спички и стал закуривать. Постепенно с шутливого разговора перешли снова на Таврию, на условия найма и жизни сезонного люда.

— К Шмидту, девчата, не становитесь, — предупреждал бакенщик, — но и к тем, что в чумарках, тоже не торопитесь… На хуторах вам будет еще хуже, чем в имениях. В экономии хоть воскресенье есть, хоть ночью не заставляют работать, а у кулаков и по ночам как в пекле. Он и сам не уснет и другому не даст. Особенно в жниво: днем в поле до седьмого пота выжмет, а наступит ночь — заставит на току при луне толочься, молотить до зари или намолоченное веять…

— Кругом живодеры, — переговаривались девушки. — Кары на них нет…

— А новички, — разохотившись, продолжал бакенщик, — как раз чаще всего и попадают в ловушки к хуторянам. Потому что при найме он ходит по Каховке как лис, человеком перед вами прикидывается. С тем пошутит, а с тем и чарку выпьет, полтавские песни споет. Ну, думают, это свой, у него будет легче… Не верьте! Потому что он такой только до тех пор, пока к себе на хутор не заманит, пока резное ярмо не наденет, а тогда уже будет прижимать хуже татарина, все ваши песни забудет!..

— Таких мы хорошо знаем, — вставила старшая Лисовская. — От резных ярем и сюда удрали.

— А у татар как? — допытывались Сердюки. — Какие у них харчи? Правда, что они сала совсем не потребляют?

— И к татарам лучше не попадать, — оттолкнувшись от берега, крикнул парень, — и в монастыри не нанимайтесь…

— Боже, — с болью воскликнула Ганна, — к кому же нам тогда наниматься? И здесь печет, и там горячо!

Притихли, задумались в сумерках криничане. Небольшой был у них выбор!

Разгорался костер, меньше становилось комаров. То здесь, то там уже звенели первые батрацкие песни, постепенно нарастая, будто раскачиваясь. В одних звучала, разливаясь, печаль, тоска по дому, в других, наоборот, уже прорывалось что-то молодецкое, радостно-грозное, неудержимо рвущееся ввысь… Пели русские, украинские, молдавские песни. Людей в сумерках почти не было видно, и только по множеству костров и по песням можно было догадаться, как много их собралось здесь, на берегу Днепра. Заслушались девушки, а некоторые и сами стали тихо подпевать..

Данько тем временем нашел себе интересную забаву: надумал перескакивать, как на Купалу, через огонь, вызывая своим баловством недовольство Сердюков.

— Куда тебя несет? — ворчали они, шарахаясь от огня, когда парень, разогнавшись с обрыва и едва коснувшись земли у самого костра, пружиной взлетал в воздух и перепрыгивал через огонь, легкий, весь облитый ярким пламенем, как чертенок.

— Брось эти штуки, — не без тайного любования братом сказала Вустя. — Сожжешь свои хромовые, как тогда с тобой быть?

— Не сожгу, — весело отвечал парень, повыше засучивая штаны. — Ну-ка, давай и ты, Валерик, попробуй. Это совсем не страшно. Только ботинки сними да штаны подверни…

Неожиданно где-то в районе лесных складов пронзительным хором залились полицейские свистки. Группы сезонников настороженно повернулись в ту сторону. Что случилось? Почему свистят?

Весь берег загудел, поднялся на ноги.

— Совет атаманов разгоняют!

— Не имеют права!

— Выручать!

Народ с шумом двинулся к месту тревоги. Данько и Валерик стремглав бросились на свистки.

Когда они прибежали к лесной пристани, от плотов как раз отчаливал освещенный фонарями парусник; вдоль борта стояло несколько казаков с обнаженными саблями, а за ними, между поднятыми парусами, птицей билась высокая растрепанная женщина с бледным, очень взволнованным лицом. Разъяренные казаки, видимо, пытались утихомирить ее, с руганью и угрозами пригибали женщину, а она всякий раз опять выпрямлялась на фоне парусов, гневная, вдохновенная, бросая через головы казаков горячие призывы на берег, запруженный атаманами, грузчиками, пильщиками и только что нахлынувшим батрацким людом.