Таврида: земной Элизий - [5]

Излюбленным же досугом Ирины Николаевны и Бориса Викторовича были пешеходные прогулки. Они не только любили Крым, но и великолепно знали его, горные – и не только горные – тропы полуострова были ими исхожены вдоль и поперек. Вспоминается, что, до конца жизни, говоря о Крыме, Ирина Николаевна употребляла старые татарские и греческие топонимы (после Великой Отечественной войны и варварской депортации татар и других народностей Крыма они, за редкими исключениями, были заменены на новые).

Нередко в этих длительных прогулках участвовали Зюка и Кука, уныло волочившиеся в хвосте. Им это представлялось сущим наказанием: вместо игр, купанья в море, катанья на лодке тащиться в горы… Зюка (Зоя Борисовна Томашевская) рассказывала, что родители нередко сравнивали их с лошадьми, которые из дому плетутся еле-еле, но на обратном пути резво бегут в конюшню.

Кстати, именно домик в Коккозах помог семье пережить страшные месяцы ленинградской блокады: продукты, собранные для поездки в Крым (дефицит, не станем забывать, был спутником советской власти от первого до последнего дня ее существования), оказались существенной прибавкой к голодному блокадному пайку.

Когда началась Великая Отечественная война, ещё никто не понимал, как долго она продлится. Несмотря на приобретенные заранее билеты в Крым – на 24 июня 1941 года, в последний момент решено было оставаться в Ленинграде. Продукты, приготовленные для летнего отдыха, Ирина Николаевна обычно отправляла в Коккозы на собственное имя по почте, чтобы не везти их с собой на поезде, ведь тяжелых чемоданов и так было предостаточно. Но в июне 1941-го отправлять из Ленинграда посылки с продуктами уже было нельзя, и это обстоятельство помогло нашим родным выжить. Вот как это описывает в своих воспоминаниях Зоя Борисовна:

У нас был друг, двоюродный брат Блока – Георгий Петрович Блок, ученый, филолог. Петербуржец, он был выслан за 101-й километр и жил в Малой Вишере, преподавал в сельской школе. Но по субботам он приезжал поработать у папы в кабинете. Оставался ночевать, а в воскресенье незаметно возвращался к себе в Вишеру. Это было в воскресенье, 22 июня 1941 года. Рано утром Блок собрался уезжать, и мама попросила его взять с собой наши продукты, чтобы из Малой Вишеры послать их в Крым. Там было 10 килограммов сахара колотого, 2 кило какао и целый бидон масла, потому что в крымских татарских деревнях масла не было. И мама всегда возила большой 2-х или 3-х литровый бидон масла, которое сама предварительно перетапливала. А когда он узнал, что началась война, то спустя какое-то время пришел к нам пешком: пассажирские поезда из Малой Вишеры в Ленинград уже не ходили Они с женой были пожилые люди, но он считал, что должен вернуть эти продукты. И честность заставила его тащить это всё пешком. Таким образом, у нас оказался этот запас. Его на малюсенькие порции, а мама была человеком такой воли, такой дисциплины внутренней, что она не разрешала нам съесть ни крошки больше того, что она отмерила на каждый день. Вообще, этих запасов было не так уж и много, но всё-таки доставалось по пол-ложечки масла. Хлеб мы не ели, а варили из него «кашу», потому что объем получался больше. Хлеб накрошить, горячей водой залить и есть как кашу. А если еще туда хоть пол-ложечки топленого масла положить, посолить, то совсем хорошо.

Послевоенное возвращение в Коккоз оказалось отнюдь не радостным. Единственный попавший в деревню снаряд уничтожил домик, село, «очищенное» от татар, отношения с которыми у Томашевских, как уже упоминалось, были чрезвычайно теплые, казалось чужим и даже название носило непривычное – Соколиное. В тот момент появилась возможность получить в аренду жилье на Южном берегу Крыма. Не желая больше оставаться Коккозе-Соколином и прислушавшись к совету какого-то сотрудника районной администрации, предупреждавшего, что любой дом в этом селе будет разворован, Борис Викторович в 1947 году берет в аренду домик в Гурзуфе.

При выборе дома (а выбирать можно было из нескольких вариантов) Борис Викторович с Ириной Николаевной руководствовались условием – он не должен был принадлежать депортированным. Совершенно пустым и без крыши оказался домик доктора Яворского. Яворский к тому времени уже умер, никого из родных у него не было, так что совесть новых хозяев могла быть чиста. Кстати и планировка дома нимало не напоминает татарскую. Состоит он из четырех помещений – трех жилых комнат и кухни, двери которых выходят в широкий коридор, и находится на мыске, участок упирается в высокую скалу, справа и слева от него море. Левее – огромная скала, на которой некогда находилась крепость. Экскурсоводы упорно именуют ее генуэзской (это название прилепилось и к самой скале), хотя она принадлежит к более раннему, византийскому, юстиниановскому, времени. Кстати, Чехов в письмах называет эту скалу Пушкинской (см., например, письмо В.М. Соболевскому от января 1900 года)

Домик этот часто воспроизводился на открытках с надписью «Дом-музей А.П. Чехова». На открытках этих – причал, изгиб берега, заканчивающийся высокой, выступающей в море скалой, подле нее каменная кладка стены и крыша дома. На самом же деле дом, купленный Чеховым и долгое время служивший дачей его жене, знаменитой актрисе Ольге Леонардовне Книппер, со стороны гурзуфского причала не виден, заслонен разросшимися деревьями. Переулок, который идет от причала и носит не соответствующее его размерам название улица Чехова, упирается прямо в калитку бывшего дома Томашевских, калитка же чеховского домика остается чуть позади и левее. И с участка Книппер-Чеховой, и с участка Томашевских можно спуститься в крохотную скалистую бухточку, называемую у местных «чеховкой».