Таун Даун - [56]

* * *

Супом из тыквы я давлюсь, потому что он пересолен. Но теперь моя очередь говно есть, чтобы выжить! После того как я вновь представляю Женю своим верным квакам, Надеж, Максиму и Надо, те начинают верить, что вопрос поставок оружия решен. Пути назад нет! Женя удачно снял фото бойни женихов на мобильный телефон – он же все время печатает и снимает, снимает и печатает… уже начал отправлять новой манде по переписке… готов копить деньги на поездку в Аргентину теперь – и мы демонстрируем их комитету Армии Спасения Квебека. Вот какую расправу учинили с нашими поставщиками спецслужбы Канады и ЕС. До Греции добрались! Но наш посланник Женя ускользнул. Вот что значит русский! Вот что значит быстрый! Но он же казах? А, да, казах, казах. Впрочем, это же одно и то же. Для французов разницы никакой. Что казах, что монгол, что русский. Брюбль – мой старый добрый пропавший Брюбль, миллионер с глазами собаки-бассета – во-обще придерживается теории, что кваки и русские – это одно и то же. Как, почему? Все просто, милые друзья! Америка заселялась со стороны Азии. Татаро-монголы кочевали в Калифорнию, Флориду, Мексику… Ну и, само собой, в Россию. Они, знаете, проходили иммиграционные процедуры очень быстро. Дело в том, что на момент переселения народов с материка на материк никакого Департамента по иммиграции Министерства по приезжим при правительстве Канады не существовало. Был закрыт! Здание стояло пустым. Его еще предстояло заселить. А толпы иммигрантишек, монголишек сраных, все скакали и скакали, шли и ехали. Всю Канаду заселили. Так появились гуроны… ирокезы всякие… Но ведь разрешения-то у них не было. Бумаг не было! Скажите на милость, разве может хотя бы один индеец Северной Америки с III тысячелетия до нашей эры до момента образования Канадской Федерации представить документы? Вид на жительство? Паспорт? Нет! Стало быть, никакого права у индейцев на жизнь! Правильно их вырезали! По всей строгости закона, но что поделать, такова жизнь. Этого, впрочем, Брюбль не говорит. Он ограничивается тем, что производит американцев… коренных, типа него, а не всякое понаехавшее говно!.. от жителей Сибири. Ну и русских. Татаро-монголы – это предки русских. Думаю, в Москве потолки бы обрушились от хохота, вздумай Брюбль рассказать нечто подобное. В каком-нибудь ночном клубе. В погоне за мандой! Но Брюбль поиздержался. У него нет денег, совсем! Он, кстати, недавно объявился, писал мне какую-то чушь про хоккей, еще что-то, просил помощи в продаже дома. Так и написал: «Мой друг, Владимир… Если я не сумею продать свой дом, то мое финансовое положение станет крайне шатким… Я разорюсь…» Ясное дело, он хотел помощи… участия! Прислал текст объявления на французском языке. Мне следовало перевести это на русский. Дорогой русский иммигрант в Монреале. Если ты хочешь купить настоящий дом… настоящий монреальский стиль… то ты нашел, что тебе нужно. Брюбль писал объявление с прицелом на иммигрантов из Москвы. Свежих, глупых, нажористых москвичей. Много денег, квартиры в пределах Садового кольца, проданные за огромные суммы. Без сомнения, все они купят дом Мишеля, который он продает всего за 9 миллионов долларов. Дом стоил 3 миллиона от силы, но Брюбль не стеснялся. Русофил! Значит, нужно поиметь русских как следует, обчистить как липку. Расписывал он дом, как владелица борделя девочек. Крепкие ляжки, упругие лобки, сочные рты, ночнушечка в дырочках. Отсосет – не моргнет! Получалось так, что Брюбль дом от себя отрывал, с мясом просто. Витражи, окна, заказанные у лучших дизайнеров Канады… двери и полы из драгоценных материалов… птицы, поющие по утрам в парке за окном… Само собой, речь шла о французском шансоне! Не какое-то говно на английском языке! Не какая-то Лавврил Авин сраная! Нет, извольте! Птицы за окном дома Мишеля Брюбля поют песни исключительно Делин Сион, на французском, заметьте, языке! Дом расположен в пяти минутах от станции метро, в двух минутах от средней школы, куда с 8 до 10 заходят и с 17 до 18 выходят стайки девчонок в гольфах и клетчатых юбках до полсраки. Бинокль и подзорная труба идут в комплекте с домом! Кроме того, Брюбль предлагал гараж, легкий массаж и памятник Сталину из бронзы тому, кто купит у него дом. Переводил все это я. Для иммигрантских газетенок… никому не нужных… никем не читаемых. Их разбрасывают в Монреале в русских магазинах, между мешков с гречкой, матушкой-горчицей и банками с кислой капустой. Хоп-хоп, казачок! Танцуй, пока молодой! Брюбль и танцевал, аж жопа дымилась: на дискотеках для русских девчонок, которым уже слегка за тридцать и которые ищут себе мужа. Приходишь, берешь коктейль, и вперед. Все бы ничего, но девчонки Мишелю попались уже стреляные. Никто не хотел давать даром, сосать за просто так, раскидывать ноги за поцелуйчик. За так можно и с молодым парнем потрахаться! Так что Мишель не сумел найти себе русскую супругу в Монреале, как намеревался. Это он мне рассказал в письме – долгом, путаном… с просьбой перевести и опубликовать объявление о продаже дома, конечно. Без всякой оплаты, разумеется. Брат Владимир, выручи, будь другом. Выручи. Вот важное слово в Монреале. Тут все хотят жить как при социализме, если речь идет о них, и как при капитализме, когда мы говорим о других. Получается какой-то гибрид. Трехчасовой рабочий день при круглосуточно работающих магазинах, при условии, конечно, что я не работаю в магазине. Человек человеку волк, если покусал ты, и принципы гуманизма, если куснули тебя. Лицемерие и порок. Сплошное вранье и кучи лжи. Горы лжи. Джомолунгмы дерьма и притворства. Вот что покрывало дымящейся кучкой Монреаль, да и Канаду, да и весь мир наверняка, когда я пытался спрятаться от всего этого в грузовике с пыльными одеялами, клейкой лентой и какими-то инструментами. Старый молоток, сломанная отвертка, пара шурупов. Дрель мы не покупали. Ведь с дрелью кровать разобрать-собрать можно за минуту, а мы получали за минуту один доллар, поэтому предпочитали разбирать кровать полчаса. Ну и собирать столько же. Мы не теряли время. Мы проводили его. Довольно выгодно. Один доллар превращался в шестьдесят, пчелы становились из бронзовых золотыми, а проститутки на Сент-Катрин улыбались нам все слаще. Узнавали нас. Собственно, как и мы их. Мы даже обзавелись любимицами среди девчонок. Я, конечно, подразумеваю не секс. Только сумасшедший может присунуть девчонке, которая стоит на улице. Думаю, гонорея – самое меньшее, что можно подцепить у таких. Я говорю о бескорыстных, интимных в своей простоте и невинных в своей интимности отношениях. Мы просто дружили! Девчонки предупреждали нас о крутых поворотах, опасных лестницах, неплатежеспособных клиентах. Мы платили взаимностью! Союз грузчиков и проституток Монреаля! Врагами нашими были все остальные, включая полицию. Но она-то как раз меньше всего. Легавых интересовало, чтобы кто-нибудь не помочился в подворотне и перевозки не проводились после 22.00 часов, чтобы не беспокоить добропорядочных жителей города. Остальное – неважно! На их глазах итальянцы могли пристрелить португальца, а филиппинцы – прирезать негра за то, что тот грабил ночной магазин. Тогда легавые вызывали подкрепление, занимали круговую оборону и ждали, пока все рассосется. Что же. Девчонки старались! Сосали и так и этак. И ситуация на улицах налаживалась, напряжение спадало. Мы, возвращаясь после ночных погрузок, засыпали в грузовике на светофорах, пока весь трудовой люд Монреаля спешил в метро. Сверху, с дорожных развязок, это выглядело так, словно Монреаль и был шлюхой с улицы Сент-Катрин. Город сосал входами в метро, словно ртом. Высасывал людей. Постепенно улицы пустели. Зато трассы оживали, становились заполненными. Все гуще и гуще… Дороги города преображались в вены толстячка, перебравшего с жирным и спиртным, грузовики запирали выезды с трасс холестериновыми бляшками, запорами в кишках. И даже порция касторки, скользнувшая в затор юркой машиной легавых, не спасала. Город страдал вечным дорожным запором. Несварением! На это жаловались все, особенно те счастливчики, которым повезло сразу же уехать в англоязычные провинции. Им приходилось знать на один язык меньше! Ну или, если честно, не знать на один язык больше! Английского-то они так и не выучили. Садились за руль. Все иммигранты шли в дальнобойщики. После двух-трех лет в кресле гигантского грузовика, нескольких аварий, пары сотен штрафов, обманутые перевозочными компаниями, которыми владели такие же иммигранты – в местные фирмы иностранцев предпочитают не брать, – они шли на курсы бухгалтеров. Затем, убедившись в том, что и бухгалтерам не дают столько часов, сколько нужно, шли в медбратья. В это время их жены учились, трахались с кваками и подавали на развод. Примерно между работой бухгалтера и медбрата. Некоторым не терпелось, и они разводились еще в то время, когда муж уходил в первый рейс. Жал на газ! По возвращении оказывалось, что в постели лежит что-то теплое, но чужое. Избить жену в Канаде представляется полностью невозможным – ну что за страна! – так что сразу же приходилось подавать на развод. Это значило полную потерю всего. Сбережений, детей, жизни, смысла. Если иммигрант вел себя хорошо, ему разрешали раз в неделю видеться с детьми. Если нет… Богдан, например, попал в тюрьму. Это очень забавная история, и я думаю о ней, когда Нина подает нам хлеб к тыквенному супу. Жидковатый, на вкус – словно младенец насрал. Но Нина гордится им, посыпает суп семечками. Тыквенными! Я неловко кручу ложку в руках и стараюсь слушать внимательно Гошу, пока тот разглагольствует о Канаде и успехе. А что именно? Да всякую чушь! Но это неважно. Меня кормят! Сегодня я в гостях! Напросился к Нине и Гоше… Хотя, думаю, я льщу своей способности убеждать, навязываться. Сам бы я ничего не добился. Все дело в желании продемонстрировать свои финансовые возможности… подчеркнуть статус… чаще всего воображаемый. Только и воображаемый! Но какая разница? Лишь бы кормили! Хлеб – это очень хорошо! Моя бабка провела пять не самых веселых лет в Германии. Пахала на Гитлера. С тех пор прятала под подушкой хлеб. И меня приучила все есть с хлебом. Я даже хлебный суп с хлебом ем! И тыквенный суп я с хлебом ем! Кажется, это их – Нину и Гошу – немножечко беспокоит… В то же время они рады мне. Еще бы! В Кишиневе они безуспешно пытались зазвать меня в гости несколько лет – отправляли эсэмэс… писали письма… даже на бумаге как-то… Я все никак не мог найти времени. Правильно делал! Уж больно унылыми они выглядели… навязчивыми… К тому же мне доводилось Нину трахать. Поэтому перспектива свидания втроем приводила меня в трепет. А вдруг он придет в ярость и воткнет в меня кухонный нож? Или, того хуже, предложит сообразить на троих? Я смущался, пугался… К тому же он славился страстью к болтовне и сплетням, а мне это ни к чему. Как и всякий любитель поохотиться в королевских угодьях, я предпочитал обделывать свои делишки тайком и молча. Это нравилось женщинам. Они передавали меня, как эстафету… Вот и в его жене я побывал влажной от пота палочкой… судорожно сжатой в руке. Как странно. При мысли об этом у меня ни на миллиметр не встает, а ведь я любитель трахаться. Все дело в том, как они изменились… Иммиграция и на них подействовала. Хотя она не то чтобы меняет. Просто помогает избавиться от наносного, от шелухи… Как можно быстрее. В результате вместо двух отчаянно стремящихся к роли интеллектуальных буржуа представителей низшей страты среднего класса – да, я понимаю, что это сложно… но нужно пытаться понять определение – Канада явила мне двух типичных буржуа. Обыкновенных роботов, которые говорят записанные на ленту монологи, не обращая внимания на внешние шумы… А теперь экскурсия по нашему большому дому, Владимир. Мы купили его в ипотеку, но он наш, что бы по этому поводу ни думали те, кто уверен, что процент выплаты не соответствует индексу инфля… Вот наша новая стиральная машинка, Владимир. Вот наша посудомоечная машина, Владимир. Обрати внимание, мы моем в ней посуду. Теперь в нашем доме нет споров из-за того, кто будет мыть посуду… чья очередь. Наверное, у вас таких споров немало, ха-ха, Владимир. Я согласно кивал, послушно улыбался, пожимал плечами. Я не помню в своем доме споров из-за посуды. Мы могли искусать друг друга… полаяться… буквально как цепные псы из-за чего-то, что представляло, на наш взгляд, что-то действительно важное. Например, когда моей жене казалось, что я больше не люблю ее, она надевала короткую юбку, красилась и напивалась. Визжала потом, орала, стучала кулаком по стеклу и бросалась на меня с кулаками. Я трахал ее всю ночь, потому что я любил ее. Любовь сраная. Вот что могло послужить причиной наших споров. Что касается посуды… я даже и не помнил, кто ее у нас моет-то. Я мог всерьез наорать на жену, если она не понимала, почему «Времена года» Вивальди – лучше, чем Моцарт. Душу вытрясти, если мне казалось, что она думает не обо мне, а о ком-то, с кем еблась еще. Возненавидеть ее хуже чумы. Проклясть. Выгнать из дома. Но посуда… Экскурсия тем временем продолжалась. А вот наш автомобиль, Владимир. Правда, здорово? Представительский класс! Само собой, слегка подержанный… Они покупали подержанные автомобили высшего класса, потому что новый автомобиль классом попроще не позволил бы им вздрочнуть свое несчастное эго. Они все бродили и бродили по дому и все несли какую-то чушь, а я ждал, когда же меня, наконец, позовут обедать. Жена ушла на занятия, дети – в школу. Я вынул из морозильника последнюю курицу, ноги шли сыну, крылышки – дочери, грудка – жене. Я опять страховался, жадничал. Решил пообедать где-то. Позвонил Гоше и Нине. Само собой, они знали, что я в Монреале. Ждали просто, как пауки… Вот я и прилетел. И правильно сделал, старик, правильно сделал! Квартира у станции метро Анри-Бурасса