Тауэр, зоопарк и черепаха - [51]

— У тебя под столом чемодан.

И тут хлынули слезы. Геба Джонс плакала о муже, которого, вплоть до трагедии, была счастлива видеть каждый день даже после тридцати лет брака. Она плакала о Милоне, оказавшемся на небесах в одиночестве, и о том, что не могла дождаться, когда отправится к нему. Когда она решила, что выплакалась, она заплакала о незнакомце, потерявшем останки Клементины Перкинс, которого она так и не смогла отыскать. Лишь через час, когда Валери Дженнингс усадила ее в кресло с подставкой для ног и отнесла ее чемодан в гостевую комнату, слезы наконец-то иссякли.

Глава двенадцатая

Преподобный Септимус Дрю шагал по Тауэрскому лугу, оставляя большие темные следы на жесткой, примороженной траве. Почти всю ночь он провел, терзаясь мыслью, что Руби Дор обожает тварей, не удостоенных даже упоминания в Библии, и огорчаясь тому, что не смог соблазнить ее пряником, испеченным по рецепту матери. Когда он проснулся, уже не было времени наслаждаться густым мармеладом из магазина «Фортнум энд Мейсон». Он вышел из крепости так быстро, как только могли нести его на редкость длинные ноги, не обратив внимания на йомена Гаолера, который окликнул его из окна спальни. Когда он сел в вагоне метро, направляясь к приюту отставных ночных бабочек, пальцы сами забрались в жестяную коробку, лежавшую на коленях, и отщипнули крохотный кусочек печенья, испеченного им для бывших жриц любви. Каждое печенье было в виде фигурки апостола, причем отличительные атрибуты того или иного ученика Христа были тщательно прорисованы белой глазурью. Хруcтя печеньем, святой отец понадеялся, что никто из дам не заметил отсутствия ноги у Иуды Искариота.

Когда он приехал, хозяйка как раз показывала новой постоялице ее комнату с односпальной кроватью, в изголовье которой висело деревянное распятие. Усевшись напротив девушки в общей гостиной, капеллан объяснил, что ей предоставляется бесплатное жилье и питание на ближайшие полгода, за это время ей помогут подыскать другую работу. Тем временем она, если пожелает, может помогать остальным женщинам в огороде, что становилось для многих любимым занятием. Ибо, пояснил он, за исключением молитвы, ничто так не врачует душу, как возможность растить что-нибудь на доброй почве, дарованной Господом. Он протянул женщине жестянку с печеньем, и та взяла одно наманикюренными пальчиками. Стерев крошки с алых губ, она похвалила кондитерские способности святого отца, после чего вежливо поинтересовалась, в самом ли деле Иуда Искариот был калекой.

Когда капеллан вернулся в Тауэр и уже стоял перед голубой входной дверью, выуживая из кармана ключ, к нему подошел турист и спросил, не знает ли он, где можно увидеть зориллу.

— Идите вон туда, направо, — указал святой отец. — Доверьтесь своему обонянию.

Оказавшись внутри, он запер за собой дверь и затопал по истертым деревянным ступенькам в кабинет. Вооружившись любимой авторучкой, он принялся сочинять проповедь, которая могла бы заинтриговать бифитеров и не дать им заснуть рядом с теплыми батареями.

Святой отец был так увлечен работой, что не сразу услышал стук в дверь. Не ответил он и когда постучали второй раз, испугавшись, что это может быть председательница Общества почитателей Ричарда III. На обратном пути он заметил ее на скамейке рядом с Белой башней и моментально узнал эту женщину, горевшую желанием доказать всему миру, что монарха оклеветали и у него имеется железобетонное алиби.

Когда постучали в третий раз, преподобный Септимус Дрю с раздражением отложил ручку, встал и прилип лбом к холодному стеклу, пытаясь рассмотреть, кто к нему рвется. Сердце замерло, когда он увидел Руби Дор, которая дула на озябшие руки и притопывала на месте, стараясь согреться. Он спустился с таким грохотом, что, когда открыл дверь, хозяйка таверны спросила, уж не упал ли он с лестницы.

В равной мере испуганный и обрадованный нежданным визитом, святой отец отступил назад, впуская гостью. Он указал в сторону кухни, не желая, чтобы она увидела печальную гостиную холостяка, где в кресле лежит биография крысолова Викторианской эпохи. Однако, уже усадив ее за чисто выскобленный стол, он задумался, действительно ли принял верное решение. Здесь же, на соседнем столе, стоял его скорбный чайник с такой же одинокой чашкой, в сетке для овощей валялась одинокая морковина, уже выпустившая зеленый хвост, а на подоконнике лежала порядком зачитанная книжка «Сольные ужины» [14]. Он засуетился, поставил под кран чайник, чтобы скрыть волнение, и когда наконец обернулся, в каждой руке у него было по кружке.

— Чай или кофе? — спросил он.

— Кофе, пожалуйста, — ответила она, разматывая связанный собственноручно лавандовый шарф и укладывая его на стол.

Когда они уже сидели друг напротив друга, Руби Дор закрыла лицо обеими руками и пробормотала:

— Я хочу кое в чем признаться.

Капеллан собирался объяснить, что не исповедует, что ей лучше бы отправиться в католическую церковь дальше по улице, однако хозяйка таверны уже заговорила. Она, честное слово, хотела вернуть пряник, который он забыл у нее на стойке. Но когда она приподняла крышку и понюхала, она не смогла устоять перед искушением и отрезала кусочек. Потом еще, желая убедиться, что это и впрямь так вкусно, как ей показалось. Подумав, что нехорошо возвращать частично съеденный пряник, она быстренько прикончила его целиком.