Татьяна Тарханова - [43]

Сухоруков сказал в том же тоне:

— Что же о нас будут говорить, если из боязни, как бы нас в чем не обвинили, мы обречем комбинат на месячный простой? Самое простое — ничем не рисковать, спрятаться за обстоятельства: нас подвел турбозавод, — но от совести не спрячешься. Да и не дана нам в жизни такая привилегия — стоять в сторонке да поглядывать, когда за нас трудное дело другие сделают. Есть такие люди! Подай им удобненькое, спокойненькое. Ну и черт с ними!

Сухоруков говорил о начальнике электростанции, но сам, того не подозревая, бил в самое сердце Игната. Начальник электростанции хоть сказал «нет». А вот он, Игнат Тарханов, действительно стоит в сторонке да поглядывает. Ему уж такая привилегия. Живи удобно и спокойно! Игнату хочется подняться и тоже сказать свое слово: раз можно на месте отремонтировать турбину, так чего там разговаривать? Но нет, этого он как раз не может сказать. Не хватает решимости. Кто-то в нем шепчет: «Будь осторожен, Игнат. Не лезь наперед». «А отставать от других как можно?» — спрашивает он это неведомое существо. И слышит после некоторого молчания: «Отставать тоже не надо. Бригада пойдет ремонтировать турбину, иди и ты. Не все ли равно тебе, прессовочный станок или турбина? Все делай на совесть. Но без слов».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда начался ремонт турбины, Игнат пришел на электростанцию одним из первых. Он выполнял любую работу, которую требовали от него, и делал все тщательно и быстро. Часто на станцию приходил Сухоруков. Видимо, от Одинцова он знал, кто как работает, и однажды шутя сказал Игнату:

— Мы с тобой земляки, Игнат Федорович. Оба мстинские. Так что держи мстинскую марку высоко.

Игнат молчаливо кивнул: все-де, мол, будет в порядке, — и подумал: «Нет, не хотел бы я быть на твоем месте, земляк». И снова, как на собрании, он считал свое положение самым выгодным. Хорошо отремонтируют турбину — и ему честь, а за неудачу он не в ответе. Рабочая честность соседствовала в нем с мужицким нежеланием отвечать вместе со всеми за общее дело, и тут он совсем не понимал Сухорукова. Ну, турбинисты, Григорий Андреевич и Одинцов, взялись за опасное дело, все в их руках, они могут измерить свою силу, они знают ее. А Сухоруков? Разве от него зависит хотя бы та же насадка диска на вал? Самое ответственное дело. Другие сделают — хорошо, а не сделают — с кого первого голова долой? И в этом тоже еще давало чувствовать себя мужицкое, крестьянское. Для него было ясно воздействие человека на вещи, но он не видел всю сложность взаимоотношений человека с человеком, он воспринимал Сухорукова как начальство — без начальства нельзя — и не понимал, что из всех механиков на ремонте турбины секретарь окружкома самый главный механик, старший турбинист, направляющий человеческие души и даже его мужицкую душу, которая крутится, крутится и вдруг может начать вихлять.

Насадка диска началась воскресным утром. Механики, сборщики турбины и ремонтники пришли задолго до начала обычной смены, хотя накануне они ушли в полночь. Руководил насадкой Григорий Андреевич. Рядом с ним стоял Одинцов. Тянули диск на ротор осторожно, миллиметр за миллиметром. Огромный, он сопротивлялся каждым килограммом своей тяжести. Хотелось пошутить: диск обижен, что его не отправили на завод. Наверное, считает, что с ним поступили слишком бесцеремонно и не проявили к нему необходимого технического уважения. Ну, а вообще-то говоря, все знали, что металл во время подгонки, прежде чем подчиниться воле человека, оказывает последнее сопротивление, и работали молча, чтобы в эти решающие минуты все — глаза, уши, руки — чувствовало его. Лишь изредка тишину нарушала негромкая команда:

— Возьми на себя. Еще раз!

Игнат увидел то, чего не заметил никто из механиков. На валу к плоскости упора прилип кусочек стружки. Он был мал и все же страшен для турбины. Диск сядет неплотно, даст перекос. Это хорошо понимал Игнат-слесарь. Но по своим привычкам он был еще крестьянин, и в нем не было развито естественное чувство осторожности старого кадрового рабочего: он протянул руку, чтобы снять стружку. Для этого требовалось лишь одно мгновение. И именно в это мгновение диск встал на свое место. Игнат почувствовал, как зажало два пальца его левой руки, и не от боли — она была почти неощутима, — а от неожиданности он, как показалось ему, громко вскрикнул. И, может быть, закричал совсем не он, а кто-нибудь из монтажников, потому что в эту минуту вместе со слабостью он ощутил необыкновенное спокойствие. Одинцов схватил зубило и замахнулся молотком, чтобы сместить диск. Игнат невольно протянул здоровую руку, словно протестуя, чтобы из-за него был испорчен диск. В это время откуда-то принесли масляный насос.

Незнакомый механик дрожащими руками что-то никак не мог отвернуть. Игнат успокаивающе сказал:

— Ты не спеши, я потерплю.

Только сейчас Игнат почувствовал, что сзади его поддерживают чьи-то сильные руки. Он оглянулся и увидел Сухорукова.

— Очень больно, Игнат Федорович?

— Подкачал твой земляк...

И тут Игнату показалось, что диск турбины начал вращаться. Сначала медленно, потом быстрее и — замелькал своими стальными лопатками... А над диском появлялся то Одинцов, то Сухоруков, то Григорий Андреевич... И каждый его спрашивал: «Больно, Игнат Федорович?»