Татьяна Тарханова - [30]

— В Пухляки собираешься? Не пущу!

— Не держи меня, Лиза!

— Новую беду накличешь на себя...

— Должен я туда поехать. Пойми ты это.

— Ой, не к добру едешь. Чует мое сердце, не к добру...

— Не могу я.

— Да что ты там оставил? — заплакала Лизавета. — Меня хоть пожалей.

— Эх ты, глупенькая! — Игнат улыбнулся, покачал головой и ласково сказал: — Что я там оставил? Землю, Лизонька! Вот приеду и посмотрю, как-то она там? Хлеб родит иль ивняком поросла? И дом родной там... И на людей охота посмотреть... Сколько лет вместе прожил... С тем же Тарасом Потаниным... И должны они знать, что я теперь не беглец.

Игнат пытался втолковать Лизавете, почему ему так необходимо поехать в Пухляки, но от понимания истинной причины, вызвавшей эту поездку, он был дальше, чем Лизавета, которая смутно догадывалась, что влечет Игната в родные места. Он быстро собрался, по пути к большаку зашел в цех, чтобы взять увольнительную на два дня, и вскоре уже ехал на попутной подводе в сторону Пухляков.

Зимняя дорога вилась берегом Мсты. На противоположной стороне заснеженная пойма реки сливалась с полями, и все вокруг казалось одним полем, без конца и краю, как будто сзади не было Глинска, а сбоку — хвойного перелеска и поселка, где жили шахтеры глиняных шахт. И нетрудно было представить себе, что где-то неподалеку Пухляки. Они прячутся вон за тем коленом Мсты. Не так ли все его прошлое осталось за крутым поворотом жизни? Как будто очень далекое, но ведь если подумать, то совсем близкое.

Игнат ехал по санной, теперь уже редко встречающейся дороге. Где она, эта дорога, натертая до блеска широкими полозьями, с выбоинами от лошадиных копыт, то белая, словно посыпанная крупной солью, то коричневая от навоза? Ныне зимняя колея — бесконечная тисненная по снегу лента автопокрышек или след железных гусениц, с фиолетовым отблеском пятен солярки. Возница, укутавшись в тулуп, что-то рассказывал о какой-то книге про колхоз, а Игнат и слушал и не слушал его, отдавшись нахлынувшим на него даже не воспоминаниям, а каким-то неожиданно пробудившимся в нем ощущениям. Чем старше становится человек, особенно когда ему близко уже к пятидесяти, тем хуже его зрение, притупляется вкус и осязание, и слух теряет свою прежнюю остроту. Но одно чувство с годами становится сильнее — это обоняние. Как никогда, слышится запах клеверов и спрятавшегося за лесом болота, издалека различаешь, где в поле стогуют сено, а утром по запаху догадываешься, что ночью неподалеку от дома останавливался трактор. Видимо, природа позаботилась о том, чтобы самые неясные, легко исчезающие из памяти ощущения человека не слабели, усиливались с годами и пробуждали в нем какие-то дорогие воспоминания, забытые чувства и возвращали хотя бы на мгновение в молодость.

Сквозь толщу снегов Игнат словно вдыхал запах пряной весенней земли, молодой озими и знойной ржаной пыльцы, когда жаркий июльский ветер несет ее дымкой над хлебами. Такие близкие и дорогие сердцу запахи воскрешали чувство прежней радости, с которой он выходил пахать, косить траву или шел в осеннее холодное и ясное утро на ригу — молотить хлеб. За эти последние годы своей жизни Игнат часто думал: а все же, где лучше работать — у станка и машин на заводе или в поле пахать, выращивать хлеб и лен? И чем дальше была от него деревня, тем больше он склонялся к тому, что все-таки жизнь рабочего человека лучше. Нет у него тех тревог, что у крестьянина, знает всегда, что заработает, и уверен он в своем завтрашнем дне. Но сейчас он думал иначе. Какой толк в рабочей выгоде, если нет в ней крестьянской радости? Пыль помольных цехов, обжигающая жара печей, громовой, оглушающий грохот дробилок. Видения прошлого заслонили перед ним настоящее. Он забыл, как на душе было радостно, когда несколько дней назад вместе с другими монтажниками сдавал в эксплуатацию старую прессовую, забыл чувство гордости и торжества, когда во время монтажа прессов удавалось увеличить их пропускную способность. После белого хлеба разве не хочется черного? Да и можно ли сравнивать их? Каждый сам по себе хорош.

На следующее утро Игнат добрался до Пухляков. Он вошел в деревню и в нерешительности остановился посреди дороги. К кому зайти? Деревня родная, а родных никого. Много знакомых, да не у всякого он желанный гость. И подумал о своем доме. Кто бы там ни жил — он пойдет в свой дом. Еще издали увидел остроконечную соломенную крышу, заснеженный палисадник, ивы под окнами. Только подойдя совсем близко к дому, он вдруг увидел в нем что-то новое, совсем незнакомое. С улицы к дому пролегала не тропка, а широкая наезженная дорога, к окнам тянулись провода, а наружная стена была обшита вагонкой. Но самое удивительное произошло со скворечником. Он помнил — незадолго перед высылкой прикрепил скворечник почти у самой ивовой вершины. И хоть было видно, что скворечник никто не трогал, но он почему-то оказался не на вершине, а где-то на середине дерева, меж запутанных заснеженных ветвей. Да ведь это вершина так высоко поднялась! Сколько лет он не был в Пухляках!

Игнат взошел на крыльцо. Неожиданно в сенях увидел Потанина. Тарас в его доме? Этого он не ожидал. Вот так старый друг! Сразу забылись хорошие слова, с которыми он ехал в Пухляки. Словно встретив незнакомого человека, Игнат спросил: