Ташкент - город хлебный (с илл.) - [28]
К утру дождь перестал.
Стало тихо, туманно, мертво.
В бледном рассвете выступала станция, киргизские юрты за станцией.
Пришел машинист.
Увидя Мишку с посиневшим лицом, мутные Мишкины глаза, налитые страданьем, спросил несердитым голосом:
- Едешь, товарищ?
Мишка жалобно ответил:
- Дяденька, не гони меня отсюда! Замерз я всю ночь…
- Куда же ты едешь, голова с мозгами? Ведь ты пропадешь!..
Легче бывает, когда люди разговаривают и смелости больше. Рассказал Мишка, куда и откуда он едет, немножко прихвастал: ему бы только то Ташкента доехать, там у него родственники есть. Два раза писали они Мишкиной матери и очень просили, чтобы он приехал. Если, говорит, понравится ему у нас, совсем может остаться, а если не понравится домой вернется с билетом.
Слушал машинист, улыбался, разглядывая посиневшие Мишкины губы, неожиданно сказал:
- Идем со мной!
Не сразу поверил Мишка, а когда очутился около паровозной топки и увидел невиданные рычаги с колесами, гайки, ключи, ручки и огненное паровозное жерло, полыхающее жаром, в голодной голове вспыхнули тревожные мысли: куда он попал?
Потянул машинист одну ручку, - наверху, над крышей, гудок засвистел. Повернул другую ручку - паровоз вдруг тронулся, поплыл: сначала легко, осторожно, потом разошелся вовсю и летел вперед с такой быстротой, что у Мишки сердце заходилось и мысли в голове кувыркались. Какая сила несет их и кто все это устроил?
На подъемах паровоз шел тише, потом опять пускался во весь дух, а машинист в черной рубашке смотрел из окна, покуривая трубочку. Другой человек подкидывал дрова в огненную глотку и, нарочно подхватывая Мишку, кричал машинисту:
- Товарищ Кондратьев, бросим его вместо полена?
- Кидай! - смеялся Кондратьев. - Жарче будет…
Смотрел Мишка на новых людей с большим уважением, видел, что они шутят с ним, и от этих шуток от паровозного тепла становилось легче, веселее. А когда товарищ Кондратьев отвернул маленький крантик, нацедил из него кипятку в чайник, напился сам и подал Мишке жестяную кружку, Мишка, тронутый любовью, задушевно сказал:
- Давно я не пил горячей воды!
Кондратьев отломил корочку хлебца:
- Хочешь?
Нет, тут не корочка виновата.
Не наелся Мишка, мало было ему черствой корочки, но не хлеб согрел его радостью, а добрая ласка, хорошая улыбка на лице у товарища Кондратьева. Сидел он будто дома, на горячей печке, часто дремал, забывался, сонно ощупывая ножик в кармане, спокойно и радостно думал:
- Какие хорошие люди!
Когда стали подъезжать к большой станции, Кондратьев сказал:
- Ты, Михайла, сейчас прыгнешь отсюда: паровоз в депо пойдет, на починку. Починим хорошенько его, чтобы он не дурачился у нас, опять поедем в Ташкент… Теперь уж недалеко осталось.
Мишка поник головой.
- Ты что напугался?
- Люди больно не всякие! Который посадит, который нарочно гонит…
Кондратьев похлопал по плечу:
- Не бойся, Михайла, со мной поедешь, только со станции далеко не бегай. Как пойдет паровоз из депо, свистну я тебе два раза вот в этот свисток, ты и беги ко мне. Понял? Не увидишь меня около паровоза - жди…
- Ну, ладно, дяденька, я так и сделаю.
- Угу!..
- А пока мужиков наших на станции погляжу, можа, кто попадется. Вы папиросы курите?
- Зачем?
- Можа, я вам папирос куплю?
Кондратьев улыбнулся.
- Если ты купишь мне папирос, я тебя не посажу…
На станции Мишка ласково поглядел в лицо ему, нехотя прыгнул с паровоза, присел за вагонами, разулся, вытащил оборины[7] из лаптей, лапти растрепанные бросил, а чулки, связанные обориной, перекинул через плечо, и босиком, в глубоко посаженном картузе, пошел на базар. Сразу не хотелось давать большую цену за хлеб, и Мишка все приценивался у разных торговок, словно мужик, покупающий лошадь. Цены были везде одинаковые, страшно хотелось есть, особенно при виде караваев, и, поглядев в последний раз на припрятанную тысячу, купил он большой кусок ситного. Съел половину, отяжелел, раздулся, утомленно подумал.
- Будет, завтра доем!
Мимо пронесли мужика на носилках.
Поглядел Мишка на русую бороду, на синие штаны, на голые почерневшие пятки, вобрал в себя чужую печаль, погрустил над умершим:
- Все-таки я счастливый человек: он вот умер, а я еду потихоньку…
За станцией сидели мужики, бабы, старики, девчонки - целое голодное стадо. Мишка спросил двоих мужиков:
- Вы откуда едете?
Мужики не ответили.
Мишка рассердился.
- Что же вы не скажете?
Тогда один мужик сказал:
- Ты, мальчишка, не лезь, без тебя тошно…
А другой добавил:
- Четыре дня токуем на этом месте - не до разговоров тут…
И Мишка сказал, как большой, настоящий мужик;
- Я тоже сидел не хуже вашего, ночью в степях один ночевал, пешком шел.
- Как же ты шел?
- Шел вот, нужда заставила,
- Болтаешь, не знай чего! - покосились мужики.
Мишка поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать, как его бросили товарищи, как он ночевал одну ночь прямо в степи, а другую - в будке, и никого с ним не было. Потом попался машинист товарищ Кондратьев, посадил его на паровоз, поил чаем из своего чайника и хлебца немножко давал. Будь таких людей побольше, давно бы все доехали.
Рассказывал Мишка спокойно, голосом уверенным, твердым, и сам от этого казался ростом выше. Мужики слушали внимательно, задние подвинулись ближе, смотрели в лицо рассказчику, а он, довольный и сытый от съеденного хлеба, помахивая парой чулок, стоял среди мужиков, как маленький проповедник, укрепляющий верой и бодростью на далекий неоконченный путь.
