Тарзанариум Архимеда - [191]

Хортов было сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Казалось, они собрались тут со всей Луны для того, чтобы похоронить под своей немыслимой, тупо шевелящейся массой не только надежду на освобождение корабля, но даже малейший намек на ее былое существование. Вместе с Виктором Арданьяном. Вместе, с неизвестно куда исчезнувшими, Калой и Русланой Барбикен. Даже вместе с обездвиженным телом Олега Тресилова.

— Ка-а-ала!!! — в третий раз завопил Арданьян, понимая, что ни она, как и никто другой, помочь ему не в состоянии.

Впрочем, кое-какая, пусть и довольно зыбкая, надежда оставалась. Из кольца ртутного вала, окружившего корабль, начал вырастать какой-то отросток, сложенный из тысяч, хмуро поблескивающих, хортов и быстро превращающийся в щупальце, протянутое к району шлюзовой камеры. Виктор в очередной раз убедился в том, что сам корабль уничтожать не хотели никоим образом. Просто его в очередной раз пытались вскрыть. И в том, кто стоял за этим желанием, у Арданьяна не было никакого сомнения.

Можно было, конечно, сконцентрировать всю оставшуюся энергию и перепахать все окружающие окрестности залпом бортовых пушек, срывая горы, перемешивая породу с расплавленными телами хортов и… И снова же играя по правилам, придуманным Маккольном. То есть, полностью открыть «Лунную Республику» обстрелу лунного Архимеда.

Арданьян даже зубами заскрипел, проклиная себя за то, что все последнее время сдерживал себя, не позволяя вновь приобретенной, неожиданной и пугающей его, способности к темпоральному предвидению полностью овладеть им. Да, он боялся этого. Ведь на такие последствия никак не рассчитывали ни он, ни его родители, когда ставили опыты по генетической корреляции селайтовых полей. А сейчас он мог превратиться в механическую игрушку в руках грозных и непонятных ему сил. Сил, без преувеличения, вселенского характера. Однако теперь, когда он остался совершенно один, когда самые близкие из всех, остающихся на этой планете, существ почему-то бросили его, когда то, что осталось от отца и мамы, было подчинено злобному и нечеловеческому, в своей злобности, разуму… Теперь терять ему было нечего.

И, словно с отвесного обрыва в бушующий штормовой океан, Виктор бросился в нечто, ранее бесплотное и бестелесное, ранее реально не существующее. В то, к чему кем-то для собственного умственного удобства был прилеплен ярлык «время». В то, в чем не существовало ни координатных осей, ни расстояний между ними. Не было дна и не было берегов. Не было формы. А содержанием был гольфстрим событий, омывающий неподвижное, словно огромный континент, тело Арданьяна. Событий, в которых каждая частица материи была одновременно и самим этим вязким океаном, и исчезающе малой каплей в нем. В океане протоплазмы. И эта протоплазма всего прошлого и всего будущего упругой волной протекала сквозь пористое, и окаменелое, и растворяющееся, никогда не знавшее пространства, тело Арданьяна.

Он не мог сдвинуться с места. Потому что его, места, не существовало в этом мире. Однако он мог — он чувствовал это! — изменять скорость потока, дробить его не бесчисленное количество струй, переплетать их по иному, по-своему, направляя в разные стороны. Только вот того, где произойдут эти самые изменения направлений, в каком месте огромной вселенной это случиться, ему не дано было знать. Они, эти изменения, могли касаться и чьего-то, взорванного от перенапряжения, сердца, и, разметавшегося взрывом сверхновой, Солнца: самой близкой звезды, уже миллионы лет сжигающей и родную Луну, и непонятную Землю. Эти изменения могли коснуться даже соседней галактики, начавшей вдруг всей своей невообразимой массой сталкиваться с иной галактикой. С его.

Виктор дернулся и попытался вынырнуть из той немыслимой глубины, куда затягивал его круговорот времени. Он забился всем телом, с ужасом ощущая, как от его судорожных движений где-то рушатся муравейники многоэтажек, взорванных террористами, как где-то умирает от СПИДа ребенок, так и не узнавший любви, как где-то небольшие кометы, мчащиеся к Земле, превращаются в смертоносные многомиллионотонные астероиды. И все это никак не уравновешивалось тем, что где-то кто-то вглядывался в глаза любимой, уже живущие новой жизнью, что где-то вырастали новые прекрасные города, что где-то кто-то засыпал, уронив голову на законченную рукопись нового великого открытия. Все это не уравновешивало друг друга. Все было по тупому случайно и по случайному тупо, завися от его, Виктора Арданьяна, случайных движений.

Весь объятый каким-то первобытным ужасом, Арданьян прекратил всякие попытки выбраться из потока времени. Океан превращался в трясину, медленно затягивающую его в себя и переваривающую его живое тело. Виктор не умирал. Виктор становился бессмертен. И это было ужасно. И еще он боялся сделать малейшее движение, чтобы окончательно не разрушить эту смертную вселенную. Он не мог, не хотел, не имел права противопоставлять свою жизнь ее существованию.

Он уже почти полностью смирился с последствиями своего неразумного поступка, но вдруг какая-то свежая струя легонько коснулась его разъеденного тела. Он различил в ней что-то очень хорошее. Очень доброе. И очень светлое.