Тартар, Лтд. - [9]

Впрочем, все это высосано из пальца.

Так вот, я ласкал нежные призраки, девка, словно решив мне помочь, усердно теребила мою одежду, Кляузевиц разглагольствовал, человечки за столом упивались, каждый на свой лад. Ничто не предвещало. Но я уже был хорош; поэтому я вспомнил о своих книгах. Приятно быть анархистом, да, Карл? сказал я. Это всегда за чужой счет.

Карл очень удивился. Меня обидели, я же и виноват? сказал он. Да, Карл, подтвердил Давыдофф, дергая меня за воротник. Нельзя быть таким безответственным. Я безответственный? сказал Кляузевиц. Я безответный и безотказный, а вовсе не безответственный. Ну, сказал я, этим-то я не воспользуюсь. Было бы чем пользоваться, сказал Григорий.

Публика за нашим столом поджалась, готовая бежать или вспенить бокал — по обстоятельствам. Прекрасный в своем гневе, окруженный льстецами, Кляузевиц колебался недолго. Он вскочил на ноги.

— Ах, ты, подонок!

— Я подонок, а ты дурак, — сказал мальчик весело. — Кто кого угощает?

Все, что ни было вокруг живого, затаило дыхание. Моя Аспазия выдернула руку из моей ширинки и замерла. Я терялся в догадках, как женский зад, вжимающийся в мои колени, одновременно может быть и острым, и тяжелым. Я потянулся к мальчику и сказал ему на ухо:

— Уходи отсюда. Подожди на улице, я сейчас.

— А ты не можешь бросить его в моем присутствии?

Отвечая, он не понизил голоса. Кляузевиц остолбенел. Всеобщее замешательство возросло. Я подумал, что прошли те времена, когда опьянение случайных связей я предпочитал старым друзьям и их интересам.

— Ну что же, — сказал я. — Тогда идем.

Мы выбрались на набережную. Нева тускло катилась, послушная своей гранитной узде. Облака снизились и быстро перебегали доступное взгляду пространство. Высоко над ними двигался второй слой облаков, тонких, полупрозрачных, чем-то нежно подсвеченных. С другого берега Невы вздымались разноцветные здания Акадэма. Тяжелый ветер апарктий сбивал с ног редких прохожих. Прохожие героически боролись. С козырька крыльца Дома Ученых на них заинтересованно пялился бронзовый грифон. Я начал вспоминать разные подходящие случаю русские пословицы; вспоминал, вспоминал, да и плюнул. Русские пословицы кого угодно научат диалектике. В голове у меня немного прояснилось. Почувствовав, как сознание светлеет, и испугавшись этого, я счел необходимым добавить.

— Здесь недалеко живет мой добрый друг, — радостно сообщил я Григорию. — Пойдем к нему, покурим.

Живший за цирком добрый друг, когда-то безвестный клерк в институте востоковедения, в последнее время неописуемо поднялся. Одно за другим, у него появились отношения, связи, деньги и манера говорить нараспев. Он поменял жену и пересел на иномарку. Совершил поездку по центрам европейского просвещения и с русской нецензурщины перешел на английскую. Потом совершил поездку в Москву и перестал звонить. Мы не виделись около года.

На нужную мысль меня могла бы навести уже вмонтированная в тяжелую дверь камера, но я был слишком занят, перебирая в уме слова приветствия. Не слишком быстро дверь открылась. Не слишком радостный, Кока стоял на пороге, держа стакан и сигарету в одной руке. Я заметил, что его волосы поредели, а животик отрос.

— Можно пройти?

Добрый друг посмотрел на меня с неприязнью. Но хмель придавал мне силы, и я бодрился. Не так-то просто выставить вон отдавшегося пьяной блажи человека.

— Проходите.

Я шагнул в сторону комнат — туда, где женскими голосами щебетал телевизор и тепло пахло духами или цветами в большом букете. Но Кока решительно загородил дорогу, направляя меня на кухню. Там тоже было ничего.

— Курнем?

— Нет шалы. Бросил.

— Тогда должна остаться та, что я приносил. Помнишь?

— Не помню.

— Я много принес, — упорствовал я. Кока вздохнул. — Тогда налей нам. — Я присел на мягкий диванчик. — Что?

— У меня есть немного терапевтического коньяка, — сказал мой друг. — Но я им лечусь. Бронхит.

Я не верил своим ушам.

— Да ты узнаешь ли меня?

Кока скривился.

— Тебе следовало бы меньше пить.

— Карл говорит, что видел тебя в Манеже, но ты не поздоровался.

— Я был не один. Приезжали очень серьезные англичане: большой проект, большие деньги. Карл становится невыносимым, могли быть осложнения.

Кто-кто, а Кляузевиц за последние пять лет не изменился ни в чем. Он был таким же невыносимым и пять лет назад, подумал я, когда поил и кормил тебя, чтобы ты мог спокойно писать диссертацию. Все же я молчал. Не торопись с обвинениями, говорил Аристотель. Не лишай человека будущего. Если мы не имели морального права на необходимый Кокиным бронхам лечебный коньяк, он мог бы предложить нам корочку хлеба.

— Тебе не кажется, — сказал Кока, — что пора повзрослеть?

Я опешил. Мне казалось, что пора поужинать.

— А в чем дело?

— В изменившихся ценностях. В изменившейся жизни. Приди же в чувство! Нельзя сегодня жить так, как мы жили когда-то. Те годы исчерпаны, они дали все, что могли. Бери новое от нового времени, не останавливайся. Остановишься — умрешь.

— И что предлагает мне новое время?

— Безграничные возможности в обмен на показную лояльность. Ты сам знаешь, что я не с папой-академиком начинал.

— Ты о политической лояльности?