Тартак - [7]

«Пускай грызет... Лишь бы не отставал...»

Наста поправила под мешком кнут, он согнулся, могли упасть вож­жи. Холодной, наверно от пота, становилась кофта, Наста расстегнула ее и дышала так, будто вышла на улицу после угара,— глотала и глота­ла дорожную пыль, пока не поперхнулась.

С горы, от кладбища, если посмотреть назад, видна Дальва: как сивые коровы в жару у реки в кустах, сбились в кучу хаты, перемеша­лись — и большие и малые. И коровы и телята. Наста сейчас видит только свою в конце деревни с соломенной высокой черной стрехой ха­ту; поленницы и хлева за хатой не видно. Не видно и Боганчикова дво­ра, хоть он и рядом. Торчит только в той стороне журавль над ее колод­цем. Потом и он опустился вниз, скрылся за сараем: кто-то достает во­ду. Дети, наверное...

На дороге камни. По ним стучат и скрежещут колеса. Болит голо­ва, невольно сжимаются зубы. И — тошнота. Это от дыма: он тянется с болота на дорогу, даже сюда, к школе; гарью пахнет и по всей гати до самого моста. Горит сухой торф в логах. За кустами в той стороне сине от дыма. И небо там, за Дальвой, синее, только далеко за лесом, над Корчеватками, видно серое облако — висит на одном месте, словно привязанное.

«Дым... В Камене горит. Столько дней там партизаны держали обо­рону».

Пыль у самой земли белая, как дым от сырых дров.

На горе у школы пахнет сухой ячменной соломой, как осенью на гумне во время молотьбы. Ячмень так и не созрел, сгорел на солнце, по­желтел, высох, когда рожь еще даже не налилась, Выгорала на дороге трава. Из-под нее, когда ступает конь, пыль поднимается выше колес.

Фыркает и фыркает Буланчик. Весь черный, взмок. Под шлеей на спине у него желтая пена.

На горе по колена песку. Пересыпается под копытами коня, как пе­пел. От пыли не видно передних подвод — скрылся с глаз Боганчик, будто сквозь сито светится полотняная рубашка Янука.

Снова налипла на щеки пыль. Поведешь рукой — ладонь жесткая, как терка. От песка не сжать зубов; сухо во рту, язык — как дубовая кора. Наста рукавом кофты вытирает губы. Рукав соленый и горький.

Отекли ноги — как свесила их через край еще на гати, так и не под­нимала, стали чужими, одеревенели,— и ломит спину в пояснице. Хочет­ся вытянуться, лечь на мешки, как на меже после жатвы. Втиснуть го­лову куда-нибудь — в крапиву и репей, чтобы ничего не слышать.

Даг-даг-даг...— опять застучал в конце деревни пулемет. Там, где за рекой горел торф.

Жик... Жик... — засвистело сбоку вдоль дороги, будто кто хлестнул тонким кнутом по сухой траве... Жик... Жик... Буланчик напрягся, вытя­нул голову, доставая почти до Алешиных ног, и прижал уши — спрятал под гриву.

Даг-даг-даг-даг... — стучало на гати около моста. Там, когда они проезжали, Наста помнит, торчал из ямы длинный черный пулемет весь в дырках, возле него стоял на коленях власовец, второй мыл руки в луже.

Жик-жик... Цив-цив... — шумело над головой и хлопало где-то на Курьяновщине, возле колхозного сада и в кустах на кладбище. В ячме­не у самой дороги завихрилась реденькая пыль.

Дрожит Буланчик, храпит и рвется из оглобель. Не видно ни Бо­ганчика, ни Янука. Блестят только впереди под Алешиной телегой ко­леса.

«Погнали коней...» — догадалась Наста. Нагнувшись, она вытащи­ла из-под мешка кнут и, ухватившись за вожжи, начала дергать их обеими руками. Буланчик не побежал, захрапел только, будто его ду­шили, и уперся в переднюю телегу.

— Погоняй, рестант! — Наста изо всех сил закричала на Алешу и поперхнулась.— Смерти захотел!..—Она дергала и дергала вожжи, но Буланчик не бежал и не обгонял Алешину телегу. Впереди в пыли бле­стели на солнце колеса.

«Убили...» — неожиданно подумала она и вздрогнула. Соскочив с мешков, спотыкаясь, побежала к Алешиному возу. Ухватилась рукой за край — он был мягкий от пыли; пыль покрыла мешки, штаны и босые Алешины ноги.

«Убили...» — снова подумала она и закричала:

— Яну-ук!..

Звала Янука, он был ближе. Впереди никто не отозвался. Жик-жик... — только пыль взметалась у дороги в ячмене...

Почуяв Насту около оглобель, Алешин конь сошел с дороги и оста­новился. Тогда она ухватилась за вожжи. Там ведь, где сейчас подво­ды, лощина. Алешин конь ее не слушался, ступал по песку, напрягаясь, и стриг ушами, косясь на поле.

Она снова посмотрела на воз и поверила в то, что нет в живых Сергеихиного Алеши. Перед глазами возникла деревня: длинная улица, полная народу, и Сергеиха со своими завернутыми в полотняные пелен­ки близнецами. Ее гонят два власовца, вспотевшие, без пилоток. Гонят к Мироновой хате.

— Алеша-а!.. — закричала она.

Алеша лежал будто мертвый.

Тогда она схватила его за ноги и начала тормошить обеими рука­ми. Алешин конь вдруг побежал. Побежала и она возле воза, ухватив­шись за край: казалось — вот-вот свалится в песок под колеса.

Цив... Цив... — цивкало высоко над головой, потом затихло. Стало тихо и в конце деревни, где горел торф, и сзади у моста, и в ячмене на Курьяновщине. Бежал конь, бежала и она рядом с телегой.

Когда Алешин конь внезапно остановился, а потом пошел, цепля­ясь ногой за ногу — Алешин воз был тяжелый, тяжелее, чем у Насты,— она оглянулась и увидела, что Буланчик не отстает от них.