Тартак - [40]

Махорка нагнулся и подал сено Сибиряку: оно было холодное и влажное.

Когда впереди за лесом снова загудело, у Боганчика налились кровью глаза; он уставился на дорогу, все так же жуя и глотая рожь. Поперхнулся, вытер рукой губы. Сказал как бы про себя:

— Небо красное... Не к добру это...

— Да ты и рассвета никогда не видел... Просыпал рассвет. Все на свете просыпал. Дрожит теперь.

— А ты, баба, не лезь не в свое... — Боганчик повернулся к Насте и вдруг закричал: — Это вам не к добру! Слышите, что впереди? Слы­шите? — Потом схватился руками за кепку, выронив из рук кнутови­ще.— Берите, поезжайте... Поезжайте волку в зубы. Хоть на Пунище, хоть за Пунище. В самое Красное... Они вас сожгли, а вы поезжайте.

Он ткнул Панку кепку. В кепке лежала белая бумага, сложенная вдвое. Пожелтела от пота. Махорка подумал, что надо было бы забрать бумагу у Боганчика, а то потеряет ее, если так сует везде. Хотя Боган­чик может сбежать и с бумагой, наплевать ему на всех: едет и жует рожь, как скотина. Махорка почувствовал, что ему хочется есть, хочется пить, что он совсем ослаб без еды, и подумал, что ему и в голову не пришло развязать мешок и нагрести в карманы зерна.

— Скотина!.. — не удержался он и подбежал к Боганчику.— Бума­гу в зубы тычет. Крику наделал на весь лес. Хочешь, чтобы перестреляли нас, как бешеных собак?.. Услышал, что гудит впереди? Не знаешь, куда едешь? Да я тебе... Прет все в утробу, как свинья. С голоду боится по­мереть. А люди? А дома что теперь? Думаешь об этом, сволочь?..

Махорка почувствовал, что его всего колотит. Увидел, что Боганчик быстро надел кепку. Белая бумага высунулась из-под нее и была видна у Боганчика на лбу под козырьком, будто прилипла. Глаза у Боганчика стали большими и пожелтели, словно от желтухи.

— Противная мор-рда... Ты меня не сволочи... Смелый какой. Каж­дому свой кочан дорог. А не дорог — так клади под колесо. И никуда везти не надо. Ни в Красное, ни за Красное. Под колесо — и конец.

— Под ко-о-олесо...

— Под колесо. Что? Не слышите, что впереди? Ждут. По головке погладят.— Боганчик помолчал, поправил кепку, спрятав под нее белый клочок бумаги, и снова закричал во весь голос: — Не знаете, какие они? Не видели на болоте?..

Махорка подвинулся к телеге. Боганчик отскочил было, потом снова подлетел к нему. На бороде у него висело желтое ржаное зерно.

Они стояли теперь друг против друга, грудь в грудь, и Махорка ви­дел, как у Боганчика трясется борода и в уголках глаз собралась и при­липла к векам пыль.

Загудело впереди, где-то совсем близко.

— Как в котле варимся. Машины... — вздохнула Наста.

— А вдруг танки?..

— Танки... растанки... — передразнил Боганчика Панок.

— А что это, Пан, у них там мигает? Вспыхнет огонь и мигает.

— Ракета, Наста.

— Раке-еты... Раке-еты... Кони пить хотят,— кивнул на своего же­ребца Боганчик.

— Пускай отдышатся. Не подохнет твой жеребец. Дети — как там?

— Не узнаю тебя, Наста. Устала ты. В слезы и в слезы.

— Девчина стонет, Панок. Ногу надо бы поглядеть.

— Потерпит. Что ты, Наста, сделаешь?

— А ночь холодная. Под утро было хоть коню под хвост лезь...

— Солнце, Иван, скоро взойдет — согреешься.

В конце болота, где долго гудело не стихая, снова замигало небо и застрочил пулемет.

Все сбились в кучку возле Махорки.

— Достоимся, что на дороге передавят...

— Поедем скоро, Наста. Надо подождать. Пусть стихнет.

— А я, Пан, никуда не поеду. Можете брать бумагу. И жеребца можете брать.

— Ты что, Иван, упираешься всю дорогу? — Панок начал было уго­варивать Боганчика.

— А куда ехать? Что, если немцы не в Белое, а из Белого идут?

— А тебе что, не все равно куда?

— А то, Пан, что и они на Тартак и на Пунище дорогу знают, не один ты. У них на карту все занесено.

— А ты видел их карты?

— Люди видели. Сами не знаете куда едете.

— Так что? Разбежаться? А дети? А кони?

— Что нам этот Боганчик... кричит всю дорогу. Погоняй, Пан.

— Иди, Наста, к возу. Поедем.

— А где Янук?

— Вон идет. Не потеряется. В кусты ходил... Как дома все равно. Встал, на двор утром сходил. Поедем, Иван.

— Ты, Пан, меня не учи. Я вам не Янук.— Боганчик обвел всех ру­кой.— Сказал, не еду — значит, не еду. На Пунище можно и отсюда по­пасть, Белым болотом проехать.

— Про какое он Пунище говорит?

— Болтает зря. Будто ты его, Наста, не знаешь... — развел руками Панок.

Боганчик снова слазил в карман, достал горсть ржи и, высыпав в рот, начал жевать. На зубах у него трещали зерна. Махорка опять под­скочил к Боганчику, и они снова стали грудь в грудь.

— Паскуда!.. Да я тебе... Беги... На все четыре стороны. Может, сдохнешь где один быстрее. Жрет, как свинья. Обжирается. И челюсти не болят. Мало немец бил по морде. Пикни еще раз, что не поедешь. Не­чем будет и жевать. Я тебе не немец. Все покрошу. Смерти боится, а жрет...

Боганчик попятился назад. Ударил он в челюсть снизу. Махорка не увидел даже как; у него закружилась голова. Если бы не подхватил сза­ди Панок, он свалился бы на землю.

Махорка схватил Боганчика за грудь и почувствовал, что тот весь обмяк, руки висят как тряпки. Глаза сузились. Боганчик от страха при­жмурился.

Махорка отпустил руки; не глядя ни на кого, нагнулся, поднял с земли вожжи и вскинул их на мешки. Поправляя хомут на Сибиряке, взглянул вперед: Боганчик влезал на воз.