Тартак - [38]

Партизаны ехали через Дальву весь день с утра, и все чужие. Янук ни одного не узнал, не узнавал их и никто в деревне. Ехали потом и свои. Останавливалась в деревне вся «Борьба». Забегал погреться Су­хов. Показывал в окно в сторону Рогозина и говорил, что едут «на бое­вую операцию». Янук дал ему шерстяные рукавицы, толстые, серые, сов­сем еще новые. У Сухова на руках были тесные перчатки.

Партизаны, которых Янук вез, наверно, были последними и ехали издалека: в Дальве меняли коней, отпустив домой первых подводчиков.

Сгущались сумерки. В той стороне, где был костел, замелькали огни. Януку показалось, что он услышал, как впереди началась стрель­ба. За Рогозином над лесом темнело, потухая, небо.

...Приподнявшись на мешках, Янук увидел, что подводы стоят. Све­тало. На дороге рассеялся туман. Янук хорошо различал все подводы.

Мужики сошлись в круг возле Мироновой телеги; с ними была и Нас­та— махала рукой. Янук догадался: показывает ему, Януку, чтобы си­дел на телеге, не шел к ним. Скоро поедут.

10

Махорке снова снился пожар: горела Дальва.

Сначала кто-то сильно колотил в раму кулаком. Окно было как раз в ногах кровати, и Махорка, вскочив, хотел сразу же кинуться к нему, чтобы посмотреть, кто там на дворе. Но тут увидел, что в хате светло, будто топилась печь. По стене и по широким дверям бегали отсветы пламени. Был даже виден ушат, стоявший у порога под лавкой, и круж­ка, висевшая на гвозде рядом с деревянной солонкой. Над дверью ко­лыхалась рогатая тень от тополя с огорода.

— Гори-им!..— кричали во дворе.

Он соскочил с кровати и подбежал к окну. Над всей деревней, от реки до загуменья, небо было красным. Там, где чернели хаты, подни­малось белое, как полотно, пламя. Дрожало, переливалось, изгибаясь острым верхом на загуменье, и сверху лизало, как языком, черные кры­ши. Махорка услышал, что во дворе стонет ветер, стегая сиренью по окну, и трещит потолок, будто кто-то ходит по чердаку.

Он сорвал ведро, висевшее у самого шестка на проволоке, и вылил воду в ушат. Потом вспомнил, что он в одном нижнем белье. Поставив ведро на пол, подбежал к печи, где на загнетке лежали штаны и ру­башка.

Проснулась жена, бегала по хате из угла в угол: не могла найти спички зажечь лампу. Он крикнул, чтобы она разбудила детей и связы­вала одежу в узлы. Выносить в огород не надо: подойдет огонь — он сам прибежит из деревни.

Когда в хате на столе загорелась лампа, Махорка заметил, что по стене у порога все еще бегают белые полосы. Схватил ведро и выскочил в сени, стукнувшись головой о косяк.

На дворе были раскрыты ворота, и, выбежав на улицу, Махорка почувствовал, как его подхватил ветер и отнес к заборам. Улицей гнало песок, поднимало с земли и стегало по щекам, как плетью. Воздух был полон гари и дыма, нечем было дышать, хоть захлебнись.

Махорка подумал, что улицей близко к огню не подбежать, и, пере­скочив через забор, побежал огородами, по пашне. Весна была сухая, и на огородах ветер гнал песок, как и на улице, но тут можно было укрыться за сараями.

Махорка увидел, что пожар начался на другом конце деревни: го­рят хаты с обеих сторон улицы, горят у реки бани; огонь перекинулся на гумна, и занялись пуни, которые стояли вдали от деревни.

Он понял, что горит хата Янука: пламя уже лизало высокую черную Янукову дикую грушу; горит и Сергеихина хата, стоявшая в стороне от улицы, на огородах.

Издалека было слышно, как трещит огонь, и когда ветер сбивал пламя, на Сергеихиной хате видны были красные стропила.

До Сергеихиной хаты Махорка не добежал: с крыши гнало огоро­дами горящую солому и от дыма нечем было дышать. Перескочив через тын, Махорка остановился в улочке, длинной и широкой, которая вела с улицы к Сергеихиной хате и была обнесена с двух сторон высоким тыном. Улочка тянулась и по другую сторону к реке: делила деревню на две половины.

Возле Сергепхиного колодца стояла пожарная бочка, привезенная с фермы. От нее во двор к хате тянулась мокрая брезентовая кишка. Другая, потолще, была опущена в колодец. Около пожарной машины людей не было, и Махорка подумал, что у Сергеихи в колодце кончи­лась вода.

Когда его начали толкать, он увидел, что все с ведрами бегут к улице, и побежал вслед за людьми.

Люди с ведрами бежали к реке. На улице дохнуло в лицо горячим дымом — Махорка отвернул голову и заслонился рукой. Увидел на песке около тына притоптанные белые перья и чьи-то связанные в по­стилку подушки. Под ноги попала большая белая миска — лежала вверх дном,— и он, поскользнувшись, едва устоял на ногах. Возле Януковой хаты кричали мужики:

— Багор бери!.. Багор!..

— Постилки мочи!..

— Ведра, ведра порожние!..

— Не крутись, мать твою так!.. Сгоришь...

— Детей, детей к реке отведи... Что стала как вкопанная?..

— Воды... Не стой...

Подбежав к реке, Махорка почувствовал, что ветер дует не вдоль улицы, а наискось из-за реки. Подумал, что огонь в свой конец деревни можно и не пустить.

Дым тянуло в лощину, он висел над рекой, словно красный туман. Горел весь конец деревни — подчистую. Там, где вдоль улицы были хаты, вверх широкими языками подымалось багровое.пламя. Красные языки сливались под ветром и стлались по земле, будто подметая улицу.