Тарковские. Осколки зеркала - [30]

Предполагалось, что я проживу в Азербайджане до конца августа и вернусь домой к началу учебного года. Татьяна Алексеевна хотела остаться подольше, поэтому Алеша пропускал начало занятий и возвращался через неделю после меня вместе с нею. Папа должен был работать в Баку еще месяца полтора.

Мое прощание с домашними, с мамой, которая меня провожала, не было грустным – я уезжала всего на три недели. И предстоящее путешествие, впервые на самолете, да еще с папой, казалось очень заманчивым. Общество тети Тани меня не смущало, я до этого встречала ее у папы, а в присутствии Алеши была своя прелесть – он составлял мне компанию. Был он милым, добрым, смешным мальчуганом.

Летели с посадкой в Сталинграде. Помню, что мы вышли из самолета, и меня поразил совсем другой, не московский, воздух – жаркий, сухой, пахнувший травами. В Сталинграде я отправила домой письмо, написанное в полете.

Без одной минуты два часа дня, 7 августа.

Дорогие мамуля и бабуся!

Дорогой Андрюша!

Сейчас летим уже два часа. После того, как ты (мама) уехала, минут через десять мы сели в автобус и поехали к самолету. Он очень большой, грузовик, который стоял рядом – крошка. Поставили лестницу, и мы вошли. Он большой. Вот его план. Мы сели, поели, поехали по земле – тряско, сначала страшно ухало вниз-вверх – тошно. Съела одну таблетку от укачивания. Потом привыкла – очень хорошо себя чувствовала. Сейчас начали болеть уши (не очень). Летим сквозь тучи. Летели над облаками. Очень интересно смотреть вниз, только немного тошно. Пью клюквенный концентрат. Земля, как макет. Капли на стекле ползут в сторону.

Целую крепко. Привет всем. Привет от Алеши, ему хорошо. Папа и тетя Таня спят. М.

Как мы прилетели в Баку, кто нас встречал и отвозил в курортное местечко Мардакяны, абсолютно не помню. Помню сам приезд туда – темная южная ночь, черное небо с яркими крупными звездами и раскачивающиеся под влажным морским ветром верхушки кипарисов. И было для меня что-то волнующее и тревожное в этом неотвратимом, упрямом теплом ветре, от которого шумели в парке кусты и клонились деревья.

Привезли нас в Мардакяны в какой-то дом отдыха, поселили в двух больших комнатах с балконом. В этом доме отдыха уже жили писатели из Москвы, которые готовили Декаду азербайджанской культуры. В столовой, куда мы пришли утром, папа здоровался со знакомыми.

Стояла дикая жара, мы с папой купили громадный арбуз, поставили его на балконе и время от времени подходили к нему. Ели мы арбуз ложками.

Иногда у папы и у тети Тани вспыхивали ссоры, но, видимо, присутствие детей удерживало их от бурных объяснений.

Перед тем как уехать в горы, мы провели день на даче у Расула – на самом берегу «седого Каспия». Папа входил в воду на костылях, на глубине бросал их и подолгу плавал в теплой соленой воде. Костыли болтались на волнах, и я очень боялась, что их унесет в море.

20.08.50 г.

Дорогая мама!

Когда ты получила мое письмо? Мы теперь вот уже неделю живем в Алты-Агаче («Шесть деревьев»). Это в 120 км от Баку, 1200 м над уровнем моря. Здесь горы. Климат не жаркий – нормальный. Воздух очень хороший. Мы живем в избе у русских хозяев (село молоканское, по указу Петра I из-под Тамбова переселенцы). Хозяйка готовит нам сама. В Мардакянах, где мы жили неделю, винограда было много – целый день ели. Здесь мы едим виноград, привезенный с собой.

Папа вышлет тебе денег скоро. Мне купили материи шелковой на что-нибудь и косынку. Мимо дома ходит верблюд (всегда один) и ишачки. Мы пьем молоко и едим мацони (вроде простокваши)… Все хорошо. Привет от тети Тани и от папы.

Привет Андрею и Игорю[19], соседям.

Марина.

Р.S. Котята, наверное, уже смотрят.

Дом, где мы жили в Алты-Агаче (сейчас это название пишется в одно слово), был просторный, деревянный. Поражала в этой избе идеальная чистота, которую я не часто встречала в подмосковных деревнях. Полы из очень широких досок добела отмыты. Хозяевами были молодые муж и жена. Их маленький ребенок спал в люльке, накрытой от мух белым шелковым азербайджанским платком с синим орнаментом по краю.

К обеду хозяин топором зарубал молодых петушков, которые, потеряв голову в самом прямом и жестоком смысле, носились по двору на высоких сильных ногах, орошая желтую глинистую землю алой кровью.

Чтобы не мешать папе работать, мы с Алешей уходили гулять в невысокие выжженные солнцем горы. Там росли незнакомые мне жесткие травы и таились, замерев в нападающей позе, хищные богомолы.

По селу ходили люди, которые продавали мацони и ежевику. «Мацун, мацун!», «Ожин, ожин!» – кричали они. Нас с Алешей забавляло, что если быстро повторять слово «ожин», получалось, что продавцы торгуют ножами.

Однажды мы купили баранины, и после ужина у меня разболелся живот. Папа страшно испугался и попросил Татьяну Алексеевну сходить за врачом. А сам за мной трогательно ухаживал – ставил мне градусник и отпаивал травами.

Тем августом папа вообще был ко мне любовно внимателен. Его, видимо, тревожило мое взросление, беспокоило будущее. «Марина очень хорошая, нежная и любящая, с Таней была нежна, со мной тоже. Только она ничего не умеет делать (действительно, я вспоминаю, что на многие папины просьбы отвечала «а я не умею», от стеснения, что ли. Ведь дома я делала все. –