Тарковские. Осколки зеркала - [105]

Легко определить стихи, в которых, как в зеркале, отразилась жизнь папы с его второй женой, Антониной Александровной Бохоновой. Это было сложное чувство, заставившее папу уйти от семьи и оставить детей, которых он любил. Красивая, одетая по моде, веселая, остроумная Антонина Александровна рассталась со своим мужем, Владимиром Владимировичем Трениным[83].

Стихи, посвященные Антонине Александровне, узнаваемы по датам их написания и по реалиям, в них заключенным:

Чего ты не делала только,

Чтоб видеться тайно со мною…

Тебе не сиделось, должно быть,

За Камой, в дому невысоком.

В этом доме, в Чистополе на Каме, оставил папа свою вторую жену с ее дочерью, Еленой Трениной, и свою мать. Морозным и вьюжным декабрем сорок первого вместе с группой писателей он выехал на подводах из Чистополя в Казань, чтобы оттуда по железной дороге добраться до Москвы. Там он получил, наконец, назначение в Действующую армию.

Все близкие жили ожиданием писем. Более двухсот писем написал папа Антонине Александровне. В одном из них, от 20 августа 1943-го, он присылает ей эти стихи:

То были капли дождевые,

Летящие из света в тень.

Ты помнишь ли – с тобой впервые

Мы встретились в ненастный день.

И только радуги в тумане

Вокруг неясных фонарей

Поведали тебе заране

О близости любви моей,

О том, что юность миновала,

Что может быть и жизнь светла,

Что как ты ни жила, но мало,

Так мало на земле жила…[84]

Как, наверное, страдала мама, читая строки, посвященные Тоне. Ведь в военные годы мама тоже была душою с папой, она тоже силой своей любви оберегала его. Но не маме, а Тоне, тете Тоне, как звали ее мы с Андреем, довелось спасти папу из военного госпиталя в Калинине (Твери) и привезти его в Москву, где врачам наконец удалось остановить газовую гангрену. (Папа чудом остался жив – от этого вида гангрены люди умирают в три дня.)

После похорон Антонины Александровны в конце марта 1951 года папа напишет стихотворение «Жизнь меня к похоронам…» – светлое воспоминание о «былой спутнице», скорбное прощание с ней, запоздалое признание своей вины перед нею. С этими же чувствами написано и стихотворение того же года «Фонари».

Другие стихи, обращенные к Тоне, – «Все стало таким, будто мост разводят…» (1939) и «Ссора» (январь 1941), слишком личные, рассказывают об их разладах, о его необоснованной ревности – папа никогда не публиковал. Они появились в 1987 году в книге «От юности до старости», которую он не мог составить из-за тяжелого своего состояния. Их включила в сборник его последняя жена, Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская.

Эпоха Озерской, ставшей женою отца в январе 1951 года, началась в сорок седьмом. Познакомились они в Доме творчества писателей в Переделкине в 1944-м, где папа с Антониной Александровной жил летом, выйдя из госпиталя. Озерская пятнадцать лет была замужем за милым и добрым человеком, писателем и редактором Николаем Васильевичем Студенецким. Татьяна Алексеевна стала подругой Тони и часто бывала у Тарковских в Партийном переулке на Большой Серпуховской улице…

Сорок седьмой год был роковым для папы. Совсем недавно, в 1946 году, после постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», был «зарезан» сборник его стихов, который, вопреки рецензии Евгении Книпович («Стихи Тарковского относятся к черному пантеону русской поэзии…»), был принят «Советским писателем» к печати. Теперь у папы не оставалось надежды, что стихи его когда-нибудь увидят свет.

Что касалось его личной жизни, то он переживал разрыв с Антониной Александровной. Что-то сдвинулось в их отношениях. Может быть, роковую роль сыграло папино ранение, его страдания и беспомощность, которые он не мог скрыть от Тони, тяжкое привыкание к иной, инвалидной жизни. Он ушел из дома, снимал комнату. Возвращение к Тоне было невозможно. Однако будущее с Татьяной Озерской страшило его. 21 марта 1947 года, находясь в Туркмении, папа сделал эту запись в своей записной книжке: «Танин самолет вылетает из Москвы 4-го, здесь она будет 5-го. Хоть бы она приехала без попутчика: тогда сон еще возможен. Как больно чувствовать ее способность к измене. “Всё, что нам гибелью грозит…”. Мне страшно – но не жаль терять свободу – которой нет и которой я все равно не дорожил бы, даже если бы и ощущал ее. Похоже это на конец войны: не успела кончиться она, как все почуяли приближение новой. Так и я: не успел жениться, как уже чувствую все горе, что она мне принесет. Она неправдива. Ее никогда не мучит совесть: до поры до времени, но начнет она терзать ее не из-за меня. Больно верить не вполне, я делаю нечто близкое к самоубийству. А самоубийство – не ушло еще от меня, и у меня избавление в кармане. Единственное, что еще остается, это вера в Бога – душа хотела б, как Мария…[85] Господи, спаси меня и помоги мне в этой трудной, непосильно трудной жизни – я не властен справиться с ней и смертельно боюсь своего будущего. Как печальна, непостижима и безнадежна моя жизнь. Душа хотела б, как Мария… Но она слаба, намного слабей, чем нужно для того, чтобы спасти меня».

Сознание гибельности связи с Озерской рождает, пожалуй, самые безнадежные стихи. В одном из них папа отказывается даже от поэзии, от единственного, что делало его жизнь имеющей смысл.