Тарковские. Осколки зеркала - [103]

Меня поразили эти слова папы. По серой, основной папиной рукописной тетради я посмотрела, сколько стихотворений написано в 1952 году. Оказалось – одно, стихотворение-воспоминание о Марии Густавовне Фальц «Мне в черный день приснится…». Согласно той же тетради, в 1953 году не написано ни одного стихотворения, а самым продуктивным был 1958 год, когда было создано около сорока стихотворений, среди них: «Стихи из детской тетради», «Телец, Орион, Большой Пес», «Я долго добивался…», «Четвертая палата», «Лазурный луч», «Иванова ива», «Посредине мира», «Пускай меня простит Винсент Ван Гог», «Титания», «Могила поэта», «Вечерний, сизокрылый…», «Оливы», «Кора», «Актер», «Темнеет» и другие. У меня хранятся три странички, явно изъятые из какой-то папки с рукописями. На этих листах стихи, переписанные папой от руки синими чернилами и пронумерованные римскими цифрами. Первое стихотворение я никогда не видела в печати, второе публиковалось под названием «Темнеет». Третье стихотворение широко известно, есть бардовские песни на его слова.

Кем были вынуты из папки с остальными ста пятьюдесятью шестью стихотворениями эти страницы? Вероятно, автором. Почему-то он не хотел, чтобы они оставались среди других стихов.

Есть еще одна страница – из Содержания:

157. Мне приснился Ереван 225.

158. Какое счастье у меня украли 256.

159. Вечерний, сизокрылый 257.

Прочтите эти три стихотворения, они печатаются здесь по этим автографам:

CLVII

Мне приснился Ереван, мне приснился Ереван,

И когда мне дали номер с Араратом за окном,

Посмотрел я и подумал – что за город у армян

С этим ноевым ковчегом, синим шелковым огнем

И водой водопроводной, как сопрано ледяной,

И гортанной крупной речью, как священная скрижаль…

В старый город Ереван ты приехала со мной.

Поздно вспомнили о нем, больше ничего не жаль.

Горький, детский, слезный рот. Здравствуй, купол золотой!

Вот куда тебя ведет твой неровный легкий шаг.

С нашим северным, сторожким придыханьем голос твой

Ничего не говорит, это кровь шумит в ушах.

14 ноября 1958

CLVIII

О, сколько счастья у меня украли!

Когда бы ты пришла в тот страшный год,

В орлянку бы меня не проиграли,

Души бы не пустили в оборот.

А ты теперь – как девочка с шарманкой –

Поешь с надсадной хрипотой о том,

Как вывернуло время вверх изнанкой

Твою судьбу под проливным дождем.

И старческой рукою моет стекла

Ноябрьский ветер, и уходит прочь,

И челка у шарманщицы намокла,

И вот уже у нас в предместье – ночь.

14 ноября 1958

CLIX

Вечерний, сизокрылый

Благословенный свет.

Я, словно из могилы,

Смотрю тебе вослед.

Благодарю за каждый

Глоток воды живой,

В часы последней жажды

Дарованный тобой,

За каждое движенье

Твоих прохладных рук,

За то, что утешенья

Не нахожу вокруг,

За то, что ты надежды

Уводишь, уходя,

И ткань твоей одежды

Из ветра и дождя.

17 ноября 1958

Трудно не согласиться с мыслью, что в стихах этих, написанных в одно время, поэт обращается к одной и той же женщине.

И еще три стихотворения 1958 года примыкают к этим трем – «Актер» (в рукописной серой тетради, по которой цитирую, без названия), «Кора» и «Оливы».

Истинный смысл стихотворения «Все кончается, как по звонку…» скрывался папой (прежде всего от жены) – и с помощью названия «Актер», и тем, что он помещал его в раздел «Сказки и рассказы». На самом деле – это горчайшее стихотворение о поруганной любви, об одиночестве, об обездоленности и безнадежности.

Все кончается, как по звонку,

На убогой театральной сцене:

Дранкой вверх несут мою тоску –

Душные лиловые сирени.

Я стою хмелен и одинок,

Будто нищий над своею шапкой,

А моя любимая со щек

Маков цвет стирает сальной тряпкой.

Я искусство ваше презирал.

С чем еще мне жизнь сравнить, скажите,

Если кто-то роль мою сыграл

В этом диком колесе событий?

Где же ты, счастливый мой двойник?

Ты, видать, увел меня с собою,

Потому что здесь чужой старик

Ссорится у зеркала с судьбою.

_{1 июня 1958}

«Оливы» – одно из моих любимых стихотворений папы. И он мне его подарил в 1965 году, когда готовил к изданию сборник стихов «Земле – земное»[80]. Строка «Задвинут железный засов» ассоциируется с «железным занавесом», поэтому редактор попросил его заменить. Папа заменил на «В горах затерялся твой зов». Так что «железный засов» – это не политическое высказывание, это о личной судьбе. О судьбе и потерях.

Оливы

Дорога ведет под обрыв,

Где стала трава на колени

И призраки диких олив,

На камни рога положив,

Застыли, как стадо оленей.

Мне странно, что я еще жив

Средь стольких могил и видений.

Я стород вечерних часов

И серой листвы надо мною.

Осеннее небо мой кров.

Не помню я собственных снов

И слез твоих поздних не стою.

Давно у меня за спиною

Задвинут железный засов.

А где-то судьба моя прячет

Ключи у степного костра,

И спутник ее до утра

В багровой рубахе маячит.

Ключи она прячет и плачет

О том, что ей песня сестра

И в путь собираться пора.

Седые оливы, рога мне

Кладите на плечи теперь,

Кладите рога, как на камни:

Святой колыбелью была мне

Земля похорон и потерь.'

28 ноября 1958

«Кора», на мой взгляд, перекликается со стихотворением «Вечерний, сизокрылый…». Любимая женщина – это уходящий «благословенный свет», «луч дневной», тогда как жизнь поэта погружена в могильную тьму.