Тара - [17]

Ну что ж, ответил — это хорошо. Не спросил, кто я такая — хорошо вдвойне. Новостей с Тары у меня есть от мамани, и теперь я знаю, что Вовка уже майор. А вот про то, что у него на груди брякает, и словом не обмолвился. Писать ответ раньше, чем через три месяца, нельзя — ну, будет время его обдумать.

Тридцать семь.

Второе письмо. Второй ответ. Третье. Ему пришло ещё одно письмо от матери.

«Шена, солнышко, не в службу, а в дружбу — узнай, что происходит с Людой? У неё должен быть ребёнок от меня, а я так до сих пор ничего не знаю. Мать молчит как партизан, и я опасаюсь нехорошего…»

Конечно, я уже знаю. Уж чтобы моя маменька не знала! Людмила забрала Илюшку и уехала на Айлу еще шесть лет назад. Растить ребёнка на Таре сейчас — сущий кошмар. Судя по всему, дорогу и проживание ей оплатил вовсе не Вовка. Судить её — упаси Боже, но что теперь сказать ему?

Сижу в оранжерее и смотрю вниз. Третья медленно движется. Третья…

Наконец-то война идёт не над нашими планетами. Это честно. Зелёные холмы Тары. Поля Бахаи. Леса и пляжи Какаду. Никогда мной не виденные, но в стольких песнях воспетые косяки рыбы и их пастухи-дельфины в зелёном океане Оркнеи…

Война идёт к концу, и этот конец очевиден.

Только вот не знаю, оправимся ли мы. Возможно, нас забросят поколения на два-три и потом колонизируют снова.

Решать же, что ответить о жене и сыне, мне не пришлось.

«Шене Дунаевой.

Поскольку Вы были вписаны Владимиром Маккензи в реестр служащего в качестве получателя посмертного свидетельства, генетического и финансового аттестата вместо безвестно отсутствующей супруги Людмилы Маккензи…»

«Шенка, если меня убьют, ты получишь мой аттестат и уезжай с планеты нафиг. Ты ещё не старая — иди служить, роди от кого-нибудь».

Хорошо, Вовка, я так и сделаю.

АРХИВ-7. ГОВОРЯЩАЯ С ШИ

Меня зовут Сара Кергелен. Мне восемьдесят девять лет. Один из классических русских романов начинался точно так же[19]. Мне запомнилось, и тогда я ещё подумала — если буду когда писать мемуары…

Русскую классику я не перечитывала с того времени, как дописала диссертацию, так что, разумеется, ни автора, ни произведение назвать не могу. Даже не просите.

Диссертация моя была посвящена бируфальным, то есть гибридным, двукоренным языкам, одним из корней которых является русский. Моя родная планета — Горнвальд — говорит на германо-русской бируфали. На Тару я приехала изучать русско-гэльскую бируфаль. Это было шестьдесят лет назад.

…Песчаная дорожка между зелёных склонов сухо шепчет под босыми ногами. С океана тянет прохладой, но земля, разогретая солнцем за лето, не поддаётся и обжигает тонкую кожу на сгибах пальцев. Пяткам-то хоть бы что. Но недели через две песок остынет окончательно. Тогда хочешь, не хочешь, а придётся обуваться…

Каждая бируфаль создаёт кроме общей переплетённой языковой области, несколько специфических зон применения. Обычно заметно разнятся инструментальный язык и язык неформального общения, так что мастер-сантехник на Горнвальде, требующий от ученика «подать ему этот проклятый патрубок и чёртов ключ на восемнадцать», произнесёт существительные и глаголы по-немецки, местоимения, союзы и числительные — на горнвалдире, а прилагательными послужат русские инвективы[20]. Да, мои студенты в этот момент тоже начинали смеяться. Говорят, человек тогда хорошо знает свой предмет, когда может рассказывать его так, чтобы было смешно.

Русско-гэльская бируфаль выстроена хоть и по сходной схеме, но с иным раскладом: здесь решают проблемы почти по-русски, пишут стихи и объясняются в любви по-гэльски и виртуозно ругаются на тариене. Тариен — звучный, по-гэльски гортанный и раскатистый, по-русски лукавый и прихотливый, один из самых красивых языков, которые мне встречались. А я слышала многие.

…На крутом склоне мне пришлось повозиться. Вместо того, чтобы бодро сбежать по мягкому песочку на пляж, я медленно сползаю по ветхой лесенке, цепляясь рукой за корни сосен. Ну вот, я почти пришла. Ещё какие-то двести метров по камушкам…

Моя диссертация была рассмотрена Советом и принята как защищённая заочно. Вернуться на Горнвальд мне не пришлось. Более того, я вообще никуда не уехала с Тары. Я родила Дэну шестерых. Из моих детей только Джереми, кажется, ещё жив. Всего десять лет назад у меня было сорок три внука и внучки.

…Он снова был здесь. И не один. С ним рядом плыла молоденькая самочка, на чьей чёрной лаковой спине виднелись глубокие гноящиеся язвы. Кэлпи[21] прошёл впритирку к камню, в трёх дюймах от моей босой ноги, вернулся и подтолкнул дичившуюся самочку поближе. Я достала из сумки аэрозоль и осторожно наклонилась к воде…

Ужасно жестоко — ставить людей перед необходимостью разрушать самим всё то, что строили и они, и их родители, и родители их родителей. Мутаген, распылённый над заселёнными областями, легко разлагается под воздействием температур более ста по Цельсию. Мы сами сожгли всё, до чего дотянулись. Мы были обязаны это сделать. Планета не виновата в наших проблемах.

На этой же стороне океана в момент нападения было только несколько исследовательских станций. Энергопотребления чуть, ночного освещения так и вообще не было, так что, как сказали впоследствии военные, людей на этом берегу враг просто не отследил. Теперь большинство тариенов живут здесь. На той стороне остались одни реестровые служащие: сумрачные друиды с баллонами дезактиватора, упрямые реставраторы, высаживающие на обгорелых холмах чистые семена, нахальные медички, чьи вырезанные яичники хранятся в полной безопасности в криокамерах лунной базы…