Танковый десант - [39]

Как мне потом рассказали очевидцы, обе роты прошли лес и окопались в поле перед ним, среди брошенных хозяевами хат. Место для обороны было удачное. Фрицы – и пехота, и танки – скрылись и роту не беспокоили, наши танки тоже ушли.

На следующий день под вечер разразилась гроза, дождь лил как из ведра. Рота выставила наблюдателей, и солдаты укрылись в своих окопчиках, прикрыв их плащ-накидками. Ночь была темная-темная, ничего не было видно даже вблизи. И в эту погоду, ночью, немцы молча атаковали батальон. Для немцев это было несвойственно, ночные атаки, да еще в непогоду, они предпринимали редко. Судя по всему, занимаемая батальоном позиция имела значение и для фрицев. Во вспышках молний наши наблюдатели заметили немцев и открыли огонь, но слишком поздно, немцы уже подошли к окопам и ворвались на позиции батальона. Бойцы не могли оказать должного сопротивления – выскакивали из окопов и бежали в тыл, вместе с ними бежали и немцы. Все перемешалось, в темноте «кто есть кто» было видно, только когда сверкала молния. Бойцы батальона (две роты по 20–30 человек каждая) в этом «кроссе» достигли прежних рубежей, откуда началось наше наступление, и там остановились. Немцы дальше не пошли, окопавшись почти на опушке леса. С наступлением рассвета и прекращением грозы наша рота привела себя в порядок, подсчитала потери. Они были, но, к удивлению, незначительные.

От командира бригады пришло распоряжение восстановить положение и выйти на тот рубеж, с которого убежали. В помощь батальону подошла батарея «катюш» (четыре установки). После страшного ливня бойцы днем смогли обсушиться и подготовиться к наступлению. Комбат приказал направить на передовую, в роты, всех из тылов батальона. Как он выразился, «всех направить, кроме Бессонова». Для проверки выполнения приказа прибыл заместитель комбата старший лейтенант Бурков. Тем из тыловиков, у кого не было оружия, его выдали, и человек 25–30 отправили на пополнение рот батальона.

Я имел возможность осмотреть установки «катюш», их снаряжение для пуска и наводку. Как я уже писал, с наводкой у них было слабовато, два раза я видел, как они «шарахнули» по своим, а не по противнику. Один раз, у села Доброполье, «катюши» обрушили свой удар и на мой взвод. Это было страшное оружие. Если я не ошибаюсь, то на каждой машине (установке) было 16 снарядов (1,8 метра длиной), в батарее 48, и все они вылетают в одно мгновение. Звук от их пуска громкий.

Во второй половине дня «катюши» произвели пуск по немцам, и после разрыва снарядов батальон перешел в атаку и быстро овладел теми окопами, которые оставил вечером, во время грозы. Как мне говорили участники этого боя, залп «катюш» уничтожил почти всех немцев. Сопротивления с их стороны уже не было – сопротивляться было просто некому. Положение было восстановлено. Вот так.

После нескольких дней боев немцы успокоились и перешли к обороне. В середине сентября (15-17-го числа) мы передали участок боевых действий частям общевойсковой армии. Нас вывели с передовой, и бригада заняла рубеж во втором эшелоне 1-го Украинского фронта для укомплектования личным составом и боевой техникой, вооружением и снаряжением. За время боевых действий, которые продолжались около двух месяцев, мы прошли с боями около 600 км, освободили много населенных пунктов, в том числе города Львов, Бобрка, Золочев, Перемышляны и другие. За Львовско-Сандомирскую операцию, главным образом за освобождение Львова, нашему 6-му Гвардейскому мехкорпусу было присвоено почетное наименование Львовского, а наша 49-я мехбригада была награждена орденом Богдана Хмельницкого. Так закончилась для нас Львовско-Сандомирская операция.

За Львовско-Сандомирскую операцию я и Цикановский были награждены орденами Красной Звезды. Если бы Козиенко проявил инициативу и доложил своевременно о боях батальона, пусть даже только полуроты, во Львове, не исключено, что мы все получили бы более высокие награды, но что было, то было. Я и сам виноват, что не проявил настойчивости и не прошел в центр города.

Формирование

Батальон, точнее, то, что от него осталось, разместился в хатах села Венгерце Паненске, покинутого местными жителями. У окраины села мы похоронили погибших на Сандомирском плацдарме командира взвода лейтенанта Савина и рядового бойца, на их могилах были поставлены памятники, изготовленные умельцами батальона. Пользуясь затишьем, мы подстриглись у ротных умельцев, помылись в походной бане (и летом, и зимой ею служила брезентовая палатка), заменили белье, прожарили в бочках обмундирование, написали письма родным. Пока устраивались, в роту из госпиталей вернулись лейтенанты Петр Шакуло и Александр Гущенков, а вместо убывшего в госпиталь Гаврилова на должность комвзвода прибыл старший лейтенант Григорий Вьюнов. Насколько я помню, он был из политработников и строевыми подразделениями никогда не командовал. Мы особого любопытства не проявляли, и он тоже старался этого вопроса не касаться. Главное, он был хорошим товарищем, спокойным, веселым, с мягким характером. По возрасту ему было лет 30, и он был полноват для командира взвода, хотя у нас, со временем, похудел. В роту также прибыл новый санинструктор, сержант по званию. Фамилию его я не помню, да, видимо, я ее и не знал – все звали его Братское Сердце, из-за присказки, с которой он ко многим обращался. Лет ему было около сорока, может, несколько больше. Веселый, душевный человек, он как-то незаметно вписался в коллектив нашей роты.