Танковый десант - [40]

Личный состав роты располагался по хатам, спали на нарах, на соломе, покрытой плащ-накидками. Главное, была крыша над головой, печка, и хотя было тесновато, но это не беда. Командир роты Чернышов жил отдельно от нас, командиров взводов, а мы располагались все вместе, и с нами жил старшина роты Братченко. Спали мы на кроватях по два человека, тоже на соломе. В хате было тепло, и на ночь, как правило, мы раздевались до белья. Днем занимались с личным составом, а вечером коротали время каждый по-своему. Лампа у нас была из гильзы от снаряда 45-мм пушки, заправленная бензином с солью. Иногда мы играли в карты, читали газеты, писали письма или ходили «в гости» в другую роту. Часто по вечерам мы беседовали с бойцами взвода. Обычно рассказывали о себе, о своих родных, иногда солдаты обращались с какими-то просьбами или пожеланиями. Если что-то зависело от старшины роты (в роте он главный хозяйственник), мы ставили его в известность. Ох и не любил Братченко такое в свой адрес, но все исправлялось быстро. Солдатам такие посиделки нравились, они чувствовали заботу о них и знали, что я не дам их в обиду.

Седьмого ноября 1944 года в честь 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции командир батальона организовал застолье в одной из хат села для всех офицеров батальона. Солдатам тоже был приготовлен праздничный обед, но без спиртного. Нам почему-то не выдавали «наркомовские» 100 граммов водки, но мы нашли выход из этого положения – стали гнать самогон. У нас в роте этим заведовал санинструктор Братское Сердце. Самогоноварение командованием преследовалось, но оно процветало повсеместно. Самогон из свеклы хотя был крепким (даже горел), но очень вонючим. Наша технология по производству самогона, видимо, была несовершенна.

Командир батальона майор Козиенко периодически обходил роты и уничтожал найденные аппараты, но их снова собирали и продолжали варить. С занятий придешь, «дернешь» полкружки самогона, и становится хорошо, пшенная каша лучше проходит. Почему-то нас кормили одним пшеном, суп пшенный, каша пшенная... На полях лежала в буртах картошка польских хозяев, но ее запрещалось брать – население было из фронтовой зоны выселено, но некоторые семьи умудрились остаться, а другие наведывались каждую неделю, а то и каждый день. Втихаря, правда, мы эту картошку ели, хотя и не каждый день. Боялись, что если нас поймают, то могут наказать за мародерство, но все обошлось.

Самогоном мы не увлекались, пили, но держали себя в норме, не перебарщивали. У меня организм с трудом выдерживал этот напиток, и мои товарищи даже смеялись надо мной по этому поводу. А вот Александр Гущенков очень любил выпить, хлебом его не корми, но выпить дай. За это ему попадало иногда от комбата.

У Козиенко ординарцем был старый хрыч, который все разнюхивал, рассматривал и потом докладывал командиру батальона. Мы обычно гнали его от нашей хаты, но каким-то образом он все равно все знал. Сам он тоже гнал самогон – для комбата и его заместителей. Кто-то хитрый узнал, где он его гонит, и когда он отлучился, весь «товар» сперли – вот было ему и начальству огорчение! Заместитель комбата Бурков решил, что это могли сделать только офицеры нашей роты, и сразу пришел к нам в хату. Но у нас самогона не оказалось, а на столе у нас он появился только через дня два. Кто это сделал, так и осталось тайной. Надо сказать, что в октябре Буркову было присвоено звание капитана и вручен орден Красного Знамени. Он обходил все роты и с офицерами «обмывал» это звание и орден. Он был очень рад, поскольку долго проходил старшим лейтенантом. Это было одной из отрицательных черт штаба бригады – не только орденами не разбрасывались, но и звания проходили с трудом.

Мы занимались с личным составом только в поле – «сколачивали» взвод, реже роту, а вот по мишеням стреляли редко. Боялись, что это демаскирует наше расположение, – передовая была совсем рядом. Вот так проходили наши будни. Раза два-три Александр Гущенков ездил в Сандомир обменять кое-какие трофеи на сало, водку, колбасу, белый хлеб, но трофеи быстро исчезли, и мы снова перешли на пшенную кашу и самогон. С наступлением холодов нас всех переодели в зимнее обмундирование. Родина своих воинов не забывала, одели нас тепло и хорошо, выдали шапки-ушанки, рукавицы, ватные брюки, теплое байковое или шерстяное белье, портянки простые и байковые или шерстяные, офицерам – суконное обмундирование и меховую безрукавку. Полушубки и валенки не выдавали.

Осенью 1944 года в батальоне появилась вторая после военврача Прасковьи Панковой женщина – повариха. Я как-то не заметил ее сначала, но мне сказали, что появился новый повар. Это была рыжая деваха лет не более 25, тяжелого телосложения и небольшого роста. Обычно поварами были мужчины, а тут женщина. Я пошел как-то раз посмотреть на нее. Я пришел к кухне и говорю: «Пожрать нечего?» – а она мне грубо отвечает: «Нет, иди, не мешай готовить». Я ей в ответ: «Вот, пришел посмотреть на тебя, познакомиться, моя фамилия Бессонов». «Так это ты Бессонов? Почти всех знаю, а тебя впервые вижу, – сказала она. – Твои дружки говорят, что ты все время где-то впереди, а Петро Шакуло, Гущенков и Михеев о тебе тут столько наговорили, что придется тебе отвалить кое-что из моего НЗ». Выделила мне банку американской тушенки, колбасы и хлеба. Мне осталось только сказать ей спасибо и с едой уйти в роту. Вот так познакомился я с Лелькой. Ее так все звали, а как ее фамилия – не знаю.