Танки оживали вновь - [4]

— Хорошо, — заключил лейтенант. — Выделю вам трех красноармейцев для охраны.

— Договорились, — согласился я и пошел к танку вместе с тремя солдатами.

Неподалеку от места, где стоял наш танк, я заметил малинник и тут же почувствовал острый голод. Я и вспомнить не мог, когда мы последний раз ели. Начал срывать сочные ягоды. Моему примеру последовали и пехотинцы.

— Малинка малинкой, а насчет поесть надо бы подумать, — со вздохом сказал один из красноармейцев.

— Неплохо бы, — послышалось в ответ.

Я обернулся и увидел улыбающегося сержанта И. П. Кулиничева. Механик-водитель прижимал к груди две пилотки: одну с грибами, другую — с малиной.

— Почему не в танке? — спросил я.

— Так там же остались двое. А я решил, пока вас нет, не терять времени. И вот, — показал он на грибы и ягоды, — собрал на завтрак.

— Запомните, товарищ сержант, — строго сказал я. — Впредь без разрешения танк не оставлять. Ведь война идет, а не учения…

Не успел я закончить фразу, как со стороны дороги послышался лязг гусениц. Сердце замерло. «Чей? Наш или противника?» — пронеслось в голове.

— В танк! — скомандовал я.

Прижавшись к прицелу, я немного развернул башню и увидел перекресток дорог, к которому на малой скорости, как бы крадучись, подходил танк с крестом на борту. И вдруг под ним всплеснулся фонтан земли.

— Мина! Наша мина! — обрадованно вскрикнул я, продолжая держать под прицелом вражескую боевую машину.

Когда пыль немного улеглась, я увидел, что у танка противника перебита гусеница, которая ковровой дорожкой раскинулась позади машины, а из кормы валит дым. Открылся люк башни. Один за другим выскочили из него два гитлеровца, но тут же были сражены пулями. Больше никто не показывался, а в экипаже, как я знал, должно быть три-четыре человека. Ведь ясно, что танк скоро начнет гореть. Но вот из люка высунулись две руки. «Сдаются», — отметил я про себя и решил подойти к вражескому танку.

Там уже находились пехотный лейтенант и несколько бойцов. Они обступили пленного, который лежал в кювете с вытянутыми вверх руками, с расширенными глазами, в которых отражались и страх, и мольба о пощаде.

Все мы впервые видели так близко настоящего и живого вражеского солдата. Побежденного, беспомощного. И ненависти особой к нему не испытывали. Видимо, не осознали еще всей серьезности войны, не предполагали, какие страдания и лишения, жертвы и разрушения принесут на нашу землю фашисты. Жгучее, неукротимое чувство ненависти придет чуть позже и не угаснет в груди до тех пор, пока враг не будет окончательно повержен.

…Дым на корме вражеского танка усиливался. И у меня вдруг мелькнула мысль — надо спасти этот танк и использовать его горючее. Вспрыгнул на корму, крикнул:

— Песок подавай, ребята! Песок!

Однако тут же убедился, что эта мера не поможет — жалюзи узкие, в них песок не засыпешь. Открыть их надо, но как? Конструкция танка незнакома, пока разберешься, и машина сгорит.

Подошел к пленному, говорю ему, подкрепляя жестами:

— Офнен, офнен, зольдат. Открывай жалюзи.

Понял он меня, вскочил — ив танк. Через минуту-другую жалюзи поднялись, и мы быстро потушили загоревшееся масло, которое разлилось по днищу.

Вместе с лейтенантом решили отремонтировать танк, сдвинуть его с дороги и использовать как огневую точку. Справились быстро, потому что надо было только натянуть гусеницу. Посадил пленного на место механика-водителя, а сам устроился позади него, на тот случай, если вдруг вздумает какой-либо номер отколоть. Пленный, к слову сказать, вел себя очень послушно. Он завел двигатель и тихонько (по моей указке) отвел машину от перекрестка в лесочек, правее позиции нашего танка. После этого я пленного передал пехотинцам. Он больше нам был не нужен. В трофейную машину сел сам, а Кулиничева назначил старшим своего танка.

В это время на дороге показалось два вражеских танка: один остановился у воронки, образованной взрывом мины, другой — метрах в тридцати от первого. Экипажам было ясно, что путь заминирован. Однако их, видимо, озадачило отсутствие подорванного танка. Башня начала медленно поворачиваться — командир осматривал местность.

«Надо упредить», — подумал я, и в этот момент раздался выстрел. Стрелял Кулиничев, но промахнулся. Танк противника сразу дал задний ход и выбросил дымовые шашки.

Было ясно, что это разведка противника. Нас обнаружили, и теперь следует ждать главных сил. Так, во всяком случае, меня обучали в училище. Мы приготовились. Час ждали, второй — нет противника…

Когда стемнело, я зашел к лейтенанту-пехотинцу, чтобы узнать, есть ли какие приказания из штаба полка. Оказалось, что связь с ним потеряна.

— Поэтому, — сказал лейтенант, — задача остается прежняя: держать перекресток.

— А зачем его держать, ведь сюда противник не идет, — возразил я.

Лейтенант пожал плечами и ничего не ответил.

Что мне делать? Пехота имеет приказание, а у меня его нет. По собственной инициативе действую на свой, как говорится, страх и риск. Вот уже двое суток я не знал, где находится наше подразделение, в какую двигаться сторону. Решил до утра подождать. Поужинали консервами и галетами, которые нашли в фашистском танке, выставили посты и легли отдыхать. Было тихо. Не верилось, что такой покой может быть на войне.