Танго втроём. Ветреное счастье - [7]

— Вот что я скажу тебе, Маша, — глядя в лицо жене, Ветров слегка прищурился, и его голос зазвучал едва слышно. — Я долго молчал, да, видно, пришло время. У любой реки два берега, но, как ни крути, метаться между ними всю свою жизнь ты всё равно не сможешь. Если ты всё ещё любишь Кирилла и не можешь его забыть, лучше уходи и не ломай жизнь ни себе, ни мне. Я устал чувствовать себя запасным. Если ты так и не сделаешь выбор, я уйду от тебя сам.

— Но… — ноги Марьи стали ватными.

— Ты хотела сказать: но Кирилл женат, — подсказал Семён. От слов мужа ноги Марьи подкосились, и, не в силах что-либо ответить, она только молча облизнула пересохшие губы. — Мне всё равно, как ты нас развяжешь, но терпеть всё это у меня больше нет ни сил, ни желания. Мне надоело, что твой бывший муж тенью стоит между нами. Либо ты вычёркиваешь из своей жизни его, либо я — тебя, больше вариантов не будет.

* * *

— Любочка, я бы, вэц-цамое, на твоём месте не стал бы так заноситься. То, что ты была какие-то там три или четыре месяца замужем за Берестовым, сейчас не имеет никакого значения, потому что, вэц-цамое, будь ты хоть Папой Римским, после кончины ты — нуль. Понимаешь, нуль без палочки, и больше ничего. Так что громкое имя твоего покойного покровителя тебе больше не поможет.

— Вадим Олегович, до конца рабочего дня остаётся всего двенадцать минут, а здесь перепечатки, как минимум, на час, — взглянув на объёмную папку, положенную боссом на середину её стола, Любаша подняла на Зарайского расстроенный взгляд и, стараясь скрыть неприязнь, заставила себя улыбнуться. — Зачем же мне задерживаться дольше положенного, если всё равно раньше завтрашнего утра эти документы вам не пригодятся? Может быть, будет разумнее сделать это утром?

— Нужно ли задержаться моей секретарше на рабочем месте или нет, я пока ещё в состоянии решить без твоих советов и подсказок, — Зарайский поддёрнул штанину клешёных брюк, аккуратно совместил отутюженную стрелку с узким носком начищенного до блеска ботинка и, слегка откинувшись назад, полюбовался на результат.

— Вадим Олегович, существует КЗоТ, по которому продолжительность рабочего дня секретаря составляет восемь часов, — попыталась перейти в наступление Шелестова.

— Вот именно, милочка, — процедил он сквозь зубы и, неохотно оторвавшись от созерцания блестящего ботинка, перевёл взгляд на секретаршу.

— Но времени без десяти шесть вечера, — сверившись с большими круглыми часами, висящими над входом в приёмную второго секретаря, Любаша нетерпеливо вздохнула.

— А ты, вэц-цамое, вздыхай пореже, пораньше уйдёшь, — Зарайский, вплотную приблизившись к столу, сладко улыбнулся, но его глаза остались безжизненно холодными. — Говоришь, работы на час… — медлительно растягивая каждое слово, он вытянул губы трубочкой и стал похож на хомяка. — А когда ты у меня в прошлую среду с пяти часов отпрашивалась, ты это тоже по КЗоТу делала?

— Я же вам всё объясняла… — глядя в узенькое вредное лицо Зарайского, Любаша с шумом выдохнула. Нет, определённо, Зарайский был просто отвратителен. Аккуратный до мелочности, въедливый и злопамятный, второй секретарь горкома партии ничего не забывал и ничего не прощал. — Понимаете, Вадим Олегович, в прошлую среду мы с мужем…

— Вэц-цамое, уволь меня от своих объяснений, — замотал головой Зарайский. — Меня не интересует, для чего ты отпрашивалась: чтобы посмотреть на Джоконду в Пушкинском музее или сдать чемодан билетов старого госзайма в Сберкассу, мне это абсолютно всё равно.

— Но мы с мужем…

— Дорогуша, в твоих мужьях можно потеряться, — сладко пропел Зарайский, — у тебя что ни сезон, то новый муж. Сейчас ты Кряжина, три месяца назад, если мне не изменяет память, ты была Берестовой, а ещё три назад — Шелестовой.

— Моя личная жизнь не должна вас касаться, — довольно резко выпалила она.

— Она меня и не касается, меняй фамилии, сколько хочешь, у нас в стране это не запрещено, — щедро разрешил Зарайский, — но рабочий график я тебе ломать не позволю. В прошлую среду твой рабочий день был на час короче, следовательно, это время ты должна отработать, и мне удобно, чтобы это было именно сегодня.

— Но сегодня неудобно мне, — напряжённо произнесла она.

— Вэц-цамое, милая, у нас государственное учреждение, орган власти, а не кафе-мороженое, и твоё «хочу» никого не интересует, вот так! — пристукнув каблуками по мягкому ворсу ковровой дорожки, Зарайский снова сладко улыбнулся. — Ну, так что: вот это мне нужно сброшюровать, а вот это я попрошу тебя отпечатать в двух экземплярах.

Люба подогнала чистые листы к зажиму каретки, резко крутанула ручку против часовой стрелки и ощутила, как, обдавая жаром, откуда-то со дна желудка к горлу подкатилась обжигающая волна злости. Под началом у Зарайского она работала уже почти четыре года, и каждый день, незаметно наслаиваясь тонкими пластами, в ней копилось отвращение к этому человеку, слащаво растягивавшему слова и считавшему своё мнение истиной в конечной инстанции.

Зарайского в горкоме недолюбливали, но, зная о том, что каждую круглую дату своей драгоценнейшей жизни Вадим Олегович, как правило, встречает в новой руководящей должности, предпочитали не проявлять своих чувств в открытую, по возможности обходя опасного коллегу стороной. Зарайскому было сорок девять, а значит, у него всё ещё впереди и не исключено, что ровно через год, к пятидесятилетнему юбилею, ему будет предложено кресло первого секретаря горкома партии со всеми вытекающими отсюда последствиями.