Танго смерти - [109]

Меня удивляло, что все базары и в гетто, и вне его всегда были переполнены, хотя именно они представляли собой наибольшую опасность, поскольку немцы постоянно устраивали облавы, и тогда в ловко расставленные сети попадали невинные люди. Сначала прямо перед базаром выстраивалась колонна крытых военных грузовиков, вплотную друг к другу, так, что проскочить между ними было невозможно, обычно на такую колонну никто внимания не обращал, ведь грузовики проезжали ежедневно, но эти останавливались, и из них выскакивали вооруженные солдаты, образуя живую цепь, одновременно из всех переулков выбегали жандармы, и таким образом замыкалась ловушка, тогда базар охватывала жуткая паника, слышались отчаянные крики, ругань, кто-то кому-то подавал знаки, звал, кто-то откликался, люди бросали свой товар на произвол судьбы и метались, выискивая хоть какую-нибудь лазейку, под ногами чавкали овощи, рассыпались крупы, переворачивались кастрюли с супом, вареной картошкой и требухой, ноги скользили, кто-то падал, об него спотыкались, а немцы тем временем образовывали несколько коридоров и пропускали всех, кто имел документы, а тех, кто не имел, сажали на грузовики и в лучшем случае увозили на принудительные работы, а в худшем – в концлагерь.

Йоську мы застали, когда он собирался в «Бристоль», где каждый вечер играл в оркестре, он со смехом показал нам распоряжение райхсмюзикфюрера, касающееся танцевальной музыки, пан райхсмюзикфюрер был очень обеспокоен тем, что в заведениях массового отдыха звучит музыка, которая насквозь пропиталась жидо-большевистскими мотивами негритянского джаза, а посему отныне надлежит «в репертуаре эстрадных и танцевальных оркестров запретить композиции, в которых ритм фокстрота, так называемый «свинг», составляет более 20 %, в репертуаре оркестров необходимо отдавать предпочтение композициям в мажорной тональности в противовес минорной, а тексты должны выражать оптимизм и радость жизни, а не типичный жидовский пессимизм, что особенно проявляется в медленных композициях, называемых «блюзами», которые оказывают вредное влияние на прирожденную арийскую дисциплину. Музыка варварских рас пробуждает темные инстинкты, чуждые немецкому народу, это касается также жидомасонских инструментов, издающих пронзительный визг, и соло на барабане, так называемого «drum breaks», а также пощипывания струн на контрабасе, так называемого «пиццикато», вместо игры смычком. Рекомендуется всем оркестрам ограничить использование саксофонов, заменив их виолончелями, скрипками и другими народными инструментами». А потом Йоська показал мне такое же распоряжение советского министерства культуры, которое было распространено в начале 1940 года, где джаз был назван вражеской провокацией, и тогда в их ресторане вывесили плакат: «Сегодня слушаешь ты джаз, а завтра Родину продашь». Кто бы мог подумать: как много общего у Сталина и Гитлера!

Голда тем временем пекла какие-то пирожки в дорогу, напевая что-то исполненное оптимизма. Йоська подтвердил все, что рассказала Лия, письмо Фейги никаких подозрений не вызывало, написано было ее рукой с присущим ей многословием. Тетя выбрала именно эту местность, потому что была там когда-то на отдыхе и хорошо знала окрестности.

– Вот как. А не мог бы ты нам прочитать это письмо вслух? – попросил я, думая, что письмо будет на идише, но каково же было наше удивление, когда оказалось, что Фейга написала свое письмо на польском!

Письмо было длинное и напичканное сведениями, которые вряд ли могли бы вызвать горячий интерес даже у родни, особенно описание обеда, которым угостили переселенцев перед отправкой на поезд. Зато не было описания самой поездки, которая должна была длиться довольно долго со многими пересадками. Домик, в котором поселилась Фейга с мужем и детьми, стоит на берегу озера как раз недалеко от того места, где в него впадает река Иордан, а из окон виден город Тиверия. «Замечательное место и для жизни, и для отдыха, – писала Фейга. – Мы вас ждем, берите с собой только самое ценное, не тащите много одежды, потому что здесь все есть и очень дешево, а много чего и даром отдают».

– Мама сразу бросилась к «Жидовской энциклопедии», нашла озеро и битый час рассматривала местность, где мы будем жить, – сказал, улыбаясь, Йоська.

– Орик! Ясь! – кричала из кухни Голда. – Вы бы приехали с тележками и забрали кое-что. Потому что мы всего не утащим. Я так думаю, что шуба мне в Палестине ни к чему. А еще есть куча хорошей посуды. Куда ж я ее потащу? А ты, Ясь, можешь забрать себе то кресло-качалку, которое тебе так нравилось.

Мы попросили Йоську показать и нам «Жидовскую энциклопедию», очень хочется посмотреть, где именно они поселятся. Озеро своими очертаниями напоминало африканский континент.

– Смотри, – ткнул меня в бок Ясь, – Иордан не впадает в озеро с юга, а вытекает из него. А из окон домика на южном берегу озера невозможно увидеть город Тиверию… на западном побережье.

Мы подняли головы и увидели, что Йоська побледнел, потому что не мог взять в толк, как он сам этого не заметил, хотя уже рассматривал карту, и тогда страшная догадка поразила его: вне всякого сомнения, мудрая Фейга не нашла другого способа предупредить семью о том, что тут дело темное. Когда Йоська подошел с энциклопедией к Голде и пытался ей втолковать то, в чем мы были теперь уже уверены, она и слушать его не захотела, что-то кричала, чего мы не понимали, а потом обхватила лицо руками и зарыдала, судорожно вздрагивая. Все ее розовые мечты пошли прахом. Но… что же будет с дедушкой Абелесом, дядей Зельманом и другими родственниками, которые записались на завтра на отправку в Палестину? Йоська ее успокоил, пообещав не идти в этот вечер в «Бристоль», а вместо этого навестить родственников и знакомых и рассказать о письме Фейги, а может, просмотреть и другие письма, где могут обнаружиться такие же намеки.