Танец убийц - [4]

Он постучал в указанную ему дверь, и, когда вошел, все восемь офицеров — от младшего лейтенанта до полковника, — а также присутствующий штатский замерли в оцепенении. За долю секунды Михаил прочел на их лицах свои собственные опасения и сомнения. Первым взят себя в руки капитан Драгутин Димитриевич, который за свой эффектный могучий вид получил прозвище Апис.[3]

— Наконец-то, — произнес он, поднявшись, и Михаил очутился в могучих объятиях. Горячее, отдающее запахом табака и винным перегаром дыхание капитана ударило Михаилу в нос.

Человек в штатском, с редкими с сединой волосами закрученными усами и острой бородкой — Михаил сейчас узнал его — был полковник Александр Машин, бывший деверь королевы. После бракосочетания Драги с королем Александром его досрочно отправили на пенсию, запретив даже ношение формы. Михаил знал полковника Машина как одного из немногих образованных офицеров сербской армии — в этом, безусловно, сказывалось его чешское происхождение, — как европейца в подлинном смысле этого слова. Дикая ненависть, которую Машин питал к Драге, вдове его брата Светозара, и которая никак не подходила его цивилизованной натуре, была словно уродливая трещина на мраморе памятника герою.

Остальные офицеры показались Михаилу, во всяком случае на первый взгляд, незнакомыми. Молодые или уже в зрелом возрасте, они все были похожего типа: плотные, мускулистые, с черными, маленькими как булавочные головки глазами, с темной, словно задубевшей кожей, с упрямыми острыми носами. Большинство носило темно-синюю с зеленой оторочкой форму расквартированного в Белграде Седьмого пехотного полка, которым командовал Александр; один лейтенант был в голубой с желтыми шнурами форме гвардии. Этот лейтенант, которого звали Петр Живкович, должен был, как тут же узнал Михаил, нести караульную службу вечером во дворце. Несмотря на свою униформу, эти люди не выглядели военными — Михаил был убежден, что на них надето нечистое белье, дырявые носки, от них несло конским навозом, потом и пачулями. Выходцы из крестьян, мелких собственников или бывших преступников, они, тем не менее, являлись элитой молодой страны, которая изо всех сил стремилась получить доступ к западной цивилизации.

— Вы привезли нам хорошие новости? — спросил полковник Машин. — Готов ли принц Петр?[4]

Михаил глубоко вздохнул.

— Да. Но он не желает никакого кровопролития.

Машин нахмурился.

— Разумеется. Но готов ли он взойти на трон, если мы… — Он на секунду запнулся. — Если мы вынуждены будем прибегнуть к крайним мерам?

Михаил почувствовал на себе напряженные взгляды всех присутствующих. Ответь он «нет», и запланированное на вечер дело отодвинется на неопределенный срок, пока не будет найден другой претендент на качающийся сербский престол. Станет ли им Никита фон Монтенегро, его сын Данило или еще кто-то из принцев королевских кровей побочных династий — кто решится сменить католическую или протестантскую веру на греко-православную церковь, господствующую в Сербии, — запланированное дело будет выполнено в том же составе, но в какой-нибудь другой вечер. Вопрос состоит не в том, кто придет к власти, но в том, кто для этого не годится.

Молчание затянулось, и Машин не выдержал:

— Что это значит, капитан? Мы могли бы все уладили еще четырнадцать дней назад, в цирке, когда король и эта особа неожиданно решили посетить выставку. Они полагали, там с ними ничего не может случиться. Мы получили информацию, что они там будут. Одного-единственного снайпера хватило бы, чтобы покончить с обоими. Но тогда у нас не было твердого согласия принца Петра, а без приемлемого кандидата на престол мы даем Австрии прекрасный повод для вмешательства. Вы имели возможность все обстоятельно обсудить с принцем Петром. Насколько решительно он настроен?

— Как я уже сказал, он желал бы, чтобы смена власти произошла мирным путем. Что-то вроде бескровного государственного переворота. Я полагаю, однако… — Михаил повторил: — Я полагаю, однако, он взойдет на престол в любом случае, потому что слишком хорошо осознает свою ответственность. Он понимает, что, если откажется, в Сербии может произойти революция.

В комнате повисло тягостное молчание. Затем вдруг один из лейтенантов издал оглушительный звериный крик, чем вызвал в памяти Михаила резню, которую устроили в 1885 году кровожадные сербские партизаны среди болгарских женщин и детей и свидетелем которой он был. В ту же минуту закричали и остальные, все вскочили на ноги, обнимая друг друга, случилась настоящая оргия братского сообщничества. Этот ураган эмоций заставил Михаила усомниться в благородстве намеченного плана. Король, конечно, был законченный негодяй, а королева — потаскуха, но не были ли они именно теми правителями, которых заслужили такие варвары?

Михаил перевел взгляд на полковника Машина, единственного в этой лаокооновской[5] группе, кто не разделял страстного патриотического порыва, — скорее уж, полковник взирал на творившееся с позиции исследователя, наблюдающею за действием нового лекарства на подопытных крыс. Многие, а возможно и все они, молодые люди с горячими головами, — размышлял Михаил, — могут уже на рассвете погибнуть, только полковник Машин, как бы ни повернулось дело, выйдет сухим из воды. Этот человек производил впечатление чего-то солидного, несокрушимого, что одновременно вселяло в Михаила уверенность и отталкивало его. Для людей подобного склада произведенный переворот считается всегда успешным, какими бы потерями среди друзей или врагов он ни сопровождался.