Ирен иронично улыбнулась, бог весть почему.
– Ты сама-то веришь, что она твоя мать?
– Я не знаю, Нелл, но знаю, что та женщина, что оставила меня на воспитание артистам варьете, любила меня, и Женщина в черном, которая могла быть Лолой, была добра к детям, как и сама Монтес. Несмотря на противоречивые мнения о ее танцах и взрывной характер, она обладала большим сердцем. Я бы предпочла быть ее дочерью, чем иметь отношение к какой-нибудь расчетливой родительнице, вроде матери самой Лолы. Иногда лучше быть сиротой.
Я не знала, что ответить на это довольно категоричное замечание, но подруга добавила резко, словно захлопывая книгу:
– Это не важно. Я рада, что узнала Лолу Монтес лучше, чем кто бы то ни было во всем мире. Она прожила свою жизнь, и в этом смысле она мать всех женщин и мужчин, как она говорила в довольно выразительном посвящении к «Искусству красоты»: «Тем, кто осмеливается рассчитывать на силу собственной индивидуальности».
– Это вполне применимо к тебе, но вряд ли ко мне.
– А я думаю, очень даже.
За нашими спинами профессор покашлял:
– Она была бесподобной красавицей.
Ирен повернулась, а ее глаза сияли от восхищения и чего-то еще.
– Жаль расстраивать вас, профессор, но я изучила множество изображений этой женщины, и вот этот нежный портрет – вовсе не Лола Монтес.
– Да? – Профессор нацепил очки и подошел поближе, разглядывая карикатуру, на которой Лола плывет из Европы в Америку. – Боюсь, любую женщину с хлыстом можно по ошибке принять за Лолу Монтес, но она прелестна, так что я не стану снимать эту картинку. – Он посмотрел на Ирен. – Ты должна прислать мне свою фотографию. И мисс Хаксли тоже.
– Я? Нет.
– Отличная идея, – сказала Ирен. – Сделаем свежие снимки по возвращении в Париж. Как и у покойного короля Людвига, у вас своя галерея красавиц, из которых самая известная – Лола Монтес.
– Или была самой известной. – Профессор снял очки, протер их грязным носовым платком и снова водрузил на нос. – Слава не задерживается надолго, как и красота. Предпочитаю видеть мир через легкую дымку, это гораздо приятнее для моих старческих глаз.
Эдит вернулась с крошечными чашечками и тарелками, так что пришлось задержаться, уступив маленькой хозяйке с ее искренней радостью.
– Нам стоило приехать в Нью-Йорк хотя бы ради того, чтобы спасти Эдит и ее мать из ужасающей нищеты, – сказала Ирен, когда мы вышли из пансиона, обе едва удерживаясь от рыданий после прощания с его обитателями, а возможно, даже с Лолой, которую нашли здесь неожиданно для себя.
Эдит и профессор махали нам в окно, пока мы спускались по ступеням на улицу. Признаюсь, я тоже видела мир через дымку, поскольку на глаза навернулись слезы. Увижу ли я этих людей снова? Не сомневаюсь, что и Ирен мучили подобные переживания, поскольку она по какой-то причине решила, что узнала наконец имя матери.
Неожиданно двое прохожих преградили нам путь, а потом схватили под локти и потащили за угол по узкому переулку.
– Нет! – закричала Ирен.
Слезы тут же высохли у меня глазах, и я увидела, что незнакомец пытается вырвать из рук подруги саквояж, а она отчаянно старается удержать его.
Второй злоумышленник держал меня за руку и прижимал к кирпичной стене, не давая прийти на выручку.
– Отпусти, гад! – свободной рукой я выдернула шляпную булавку и со всего размаху воткнула в плечо бандиту, державшему меня. Тот взвыл и бросился наутек, унося с собой и мою лучшую шляпную булавку.
Я осталась без оружия, но услышала позвякивание цепочки на талии и бросилась к Ирен. Если бы она просто отпустила пустой саквояж, они бы от нас отстали. Но внутри была книга про Лолу. Осталось всего несколько ее копий. Примадонна не отдаст книгу без боя. И я налетела на злодея, что было сил пнула его по коленке, а потом отцепила ножнички от шатлена и принялась без разбора тыкать везде, где видела грубую голую кожу, будь то руки или шея. Грабитель визгливо заорал.
Вдали загромыхали чьи-то шаги. Прохожие по ошибке приняли крик первого грабителя за женский. Вокруг нас столпились несколько мужчин в костюмах.
– Леди, вы в порядке?
– Вот ваша сумка, мэм!
– Трусливые ублюдки, вон туда побежали!
– Мы найдем вам экипаж.
Через пять минут нас уже посадили в кэб. Шляпу пришлось положить на колени, поскольку она не держалась без булавки. Ирен прижимала к себе саквояж, как ребенка. Галантные спасители даже заплатили за проезд до отеля, а кто-то вызвался проводить нас на другом экипаже.
Кучер щелкнул поводьями, и мы поехали в гостиницу.
– Никому нельзя об этом говорить, – мрачно сказала мне Ирен.
– Никому? Кого ты имеешь в виду?
– Особенно Годфри.
– А…
– Ни Квентину, ни Пинк, ни королеве Англии. Ты слышала, что они кричали?
– Нет, не разобрала, я вообще с трудом понимала, что слышу, делаю и даже вижу… поняла только, что лишилась шляпной булавки.
– Mein Gott!
– Ну вот, теперь ты богохульствуешь, но почему по-немецки?
– Это злодей пробормотал, когда не смог отнять саквояж, а ты принялась тыкать в него спицей.
– Это не спица, а ножницы для рукоделия, слабоватое оружие. Почему ты не могла просто отдать ему саквояж?
– Из-за Годфри.
– Годфри купил бы другой, тут универмаги всюду понатыканы.
