Танец мотылька - [2]

– Интересно… Можно посмотреть? – Он участливо наклонился и кивнул на блокнот.

– Но это только наброски! – Я засмущалась и откинула назад длинные в то время волосы.

Он улыбнулся. Эту улыбку я люблю до сих пор. Задорные ямочки на щеках, белоснежные зубы, глаза с неугасающим огоньком…

– Вы, наверное, не доверяете незнакомцам? Тогда давайте познакомимся – Мэттью Грей. Можно просто Мэт. – Он опять озарил меня задорной улыбкой.

Этот мужчина располагал к себе. Его имя, взгляд, спокойный, мягкий голос сразу стали мне близки. Почему? Каждый день задаю себе этот вопрос. Все-таки женская интуиция лучше всякой гадалки.

– Элизабет Уокер. Лиззи, – поправила я себя.

– Приятно. Может, теперь покажете свой рисунок?

Я несмело протянула блокнот, открытый на нужной странице. Мэт долго смотрел на набросок, а потом сказал, что у меня, бесспорно, есть талант.

– Вы считаете?

– Я часто бываю на выставках. Работаю журналистом, – добавил он. – Конечно, о вкусах не спорят, но мне ваши наброски нравятся больше, чем картины некоторых высокооплачиваемых живописцев.

Мне было очень приятно это слышать, дрожь в коленках мгновенно исчезла, и я выпустила из рук вытянутые рукава блузки.

– Зачем вы едете в Нью-Йорк? – спросил тогда Мэт.

– В моем городе это ремесло не оплачивается, – вздохнула я и всмотрелась в собеседника.

Мэт был одет в кожаную потертую куртку и в голубые джинсы, которые надевает до сих пор, он их обожает, говорит, что купил их в Гвинее. «Дороги, как память!» – часто приговаривает он.

Еще он постоянно носит маленький деревянный крестик на обычной черной веревочке. Он бы мог себе купить золотой или серебряный, но и эта вещь дорога ему «как память», подарена другом из Калифорнии.

Он не изменился с тех пор – угольно черные, чуть взъерошенные волосы, небольшая щетина. Любимые словечки: «да ну!» или «ну да!». Он вставляет их при каждом удобном случае, а как часто – зависит от настроения. Прошло уже три года с момента нашего знакомства, и я теперь очень хорошо знаю его. Как своего родного, любимого… старшего брата.

Я снова вспоминаю нашу первую встречу. Вот он – такой родной и милый, сидит напротив и зовет меня на «вы».

– Лиззи, а это ваши работы? – Он взглянул на толстую папку, пожелтевшую от времени.

– Да, это эскизы к моим работам. Еду налегке. Сами картины мне вышлют родители, когда сообщу им адрес… В Нью-Йорке будет конкурс молодых талантов. Я хочу попытать счастья.

– Мероприятие проводит Ник Ричмонд? – Мэт не отводил глаз от папки с моими рисунками.

– Не знаю. Знаю только, что оно состоится в галерее «Пичхаузер», через три недели.

– Да. Ник – владелец этой галереи. Он обычно ходит, все осматривает и молчит. По нему никогда не поймешь, каков будет результат. Он может поморщиться у картины, а потом сказать, что она самая лучшая на всей выставке. – Мэт улыбнулся и посмотрел на мое испуганное лицо. – Да не беспокойтесь. Вы талантливая, и он обязательно это заметит. Может, я смогу вам помочь? Я знаю его вкус. Дайте взглянуть на ваши работы.

Я молча развернула папку и передала эскизы собеседнику.

Он долго и серьезно в них всматривался. Перебирал листы, смотрел на вытянутых руках, сдвигал брови и порой улыбался.

– Вы импрессионист? – спросил он.

– Я как-то не задумывалась… – Мне стало стыдно – я считаю себя художницей, а к какому течению принадлежу, не знаю, не забивала себе этим голову, просто рисовала от души.

– Расскажите подробней: что вы любите изображать, где и как… – Мэт с искренним интересом ждал ответа.

И я поведала ему, что мне нравится писать картины под открытым небом: на берегу моря, у пруда, в парке. Я люблю всматриваться в объект и видеть его прошлое, настоящее и будущее. Люблю создавать ощущение сияющего солнца, вибрации света и воздуха, вбирать насыщенные краски природы. И что мне дорого каждое мгновение, которое оживает на холсте и преображается в собственную независимую жизнь.

– Да вы точно импрессионистка! – Мэт достал один рисунок. – Вот этот самый подходящий для выставки. Он понравится Нику.

Я взглянула. На бумаге оживал пруд с белыми лебедями. Я написала его, когда была влюблена, скорее всего, в первый раз. Картина была насыщенна красками. Она заряжала какой-то необъяснимой энергией, но в то же время успокаивала.

– А что для вас живопись? – спросил меня потом Мэт.

Я ответила, что живопись – это способность выражать невидимое через видимое. Мэт задумался и покачал головой в знак согласия. Это определение я прочла в умной книжке и старалась придерживаться его, как правила, – никогда не бралась за сюжет, если он не нес в себе глубокого смысла.

– А чем вы занимаетесь? – Мне тоже захотелось узнать больше о собеседнике.

– Я всегда нахожусь возле искусства, порой кажется, что мы одно целое. Часто хожу на выставки, показы и премьеры. Я журналист светской хроники. Больше люблю писать о взлетах знаменитостей, нежели о грязных интимных сценах. – Он посмотрел в окно на мелькающие мимо картины природы, отходящей ко сну.

– Это интересно. А Ника Ричмонда вы хорошо знаете? – спросила я с огромнейшим любопытством.

– Ну да. Довольно близко. Я, можно так сказать, его спас. Однажды один неприличный журнальчик посвятил Нику целых три страницы – фотографии Ричмонда, развлекающегося с молоденькими девочками. Сразу по всему Нью-Йорку, что там, по всему континенту разнесся скандал. Ну я и смекнул – Ричмонду надо помочь. Я раздобыл фотографии с какой-то закрытой вечеринки, где издатель того самого журнальчика вел себя ничем не лучше Ника. Вскоре редакция опубликовала извинения Ричмонду и выплатила круглую сумму за вторжение в его личную жизнь. Репутация Ника была спасена.