Танец любви - [23]

— Мы вас вызвали не оправдываться, а выслушать ваше честное признание!

Давление шло по всему фронту. Ребята скисли, чувствуя, куда клонит генерал — к отчислению. Чем дальше в лес, тем больше было дров. Тому же Скобелеву припомнили химию, и хотя Мария Николаевна поставила ему за контрольную четверку, это в расчет не принималось.

— Какой настоящий суворовец залезет в танк спать? — вспыхнул генерал. — Танк — это же святая святых… Боевая машина! А кое-кто из суворовцев устроил в нем салон, спальню…

Потом суворовцев попросили из кабинета генерала, и они ждали в приемной. Стояла гнетущая тишина, словно перед смертным приговором. Наконец дверь кабинета открылась и появился полковник Юферов. Нарочито картавя, равнодушно сказал:

— Троица исключена из суворовского, ждите приказ. А теперь всем в роту.

После отбоя никто не спал.

Димка Разин лежал на койке, заложив руки за голову. Он как раз меньше всего ожидал такого исхода. Все считали, что здесь поработал Серый, но Димке сейчас было не до поисков виноватого. В глазах стояли слезы.

— Ну вот, Глеб, все. С карьерой тоже…

— Куда-куда, а в армию ты всегда попадешь… — Тем не менее Сухомлинов понимал Димку глубже, хотя о Маше не было сказано ни слова. Уход Разина из училища, пожалуй, грозил ему потерей Вербицких…

Глебу по-своему было жалко Димку, он вдруг почувствовал, что как-то незаметно привязался к нему: Димка считал его другом, да и не такой уж он плохой парень.

Пашка Скобелев надменно ходил между рядами двухъярусных кроватей и срывающимся ломаным голосом повторял навязчивую фразу:

— Братва, встретимся курсантами в Верховном…

Тарас же свою судьбу принял спокойно, видимо, нервное напряжение вылилось в сон, потому что он тут же уснул, только буркнув ребятам:

— Поеду в Севастополь. Там тепло.

Волнение кадетов нарастало. Одни, наиболее ярые, говорили о том, что это удар по всем и что надо это «бойкотировать» — например, не пойти на завтрак, другие, более холодные умом, сопротивлялись.

— Что, хотите пополнить список отчисленных?

Никто не знал что делать, и ребята, может быть, спорили бы до утра, но хитрая бестия сон взял свое. Так и не решив ничего, суворовцы заснули непробудно крепким сном.

Наутро был подъем, обычная зарядка. Все по распорядку дня. Но когда на зарядку не вышли «отчисленные», дежурный по училищу приказал им быть в строю.

— Пока вы суворовцы. И без разговоров.

Тем временем ребята все же что-то придумали, и в политотдел к капитану Бабанскому пришла делегация. Его убеждали, что это несправедливо…

— Да что я — только капитан! А здесь дело генеральское. — Бабанский почесал затылок. — Вот так, ребята… Ситуация, как говорят, хуже не бывает. Но думаю, нужно написать генералу бумагу. Покаяться. Провинившихся взять хотя бы на поруки, что ль…

Ребята, конечно, не знали, что еще утром, приехав в училище, генерал вызвал Бабанского. Начальник сказал ему, что делит суворовцев на три категории. На тех, кто хорошо знает, зачем пришли в училище. Таких мало. Затем на тех, кого сманила форма суворовца, внешняя сторона. В училище они поняли, что в выборе своем ошиблись, но, куда денешься, ушел бы, да жалко и времени, и образования. Необходимо тянуться и тянуть! А есть категория совершенно случайная. Они пришли, абы куда-то устроиться — в основном под влиянием побочных причин. Одних втолкнули родители, других — обстоятельства. Часто это разухабистые, задиристые и никчемные ребята. Все они делают из-под палки. Так было дома, так и в училище. Да, они раньше срока созрели в смысле секса, и всех их следовало бы гнать в шею. Хотя как тут погонишь — ведь и среди них есть толковые, неглупые парни… Потому и жалко гнать просто! А вдруг не того, а вдруг не разобрались, поспешили?.. В таких ведь тоже генералы спят…

Порассуждав на эту тему, генерал усмехнулся.

— Ну вот что, Бабанский. Ты молодежный бог, тебе и карты в руки. Они, конечно, придут к тебе. Куда же еще. Поломайся немного, да и согласись на бумагу с покаянием на мое имя… На первый раз посмотрим куда сивка-бурка выведет.

Капитан понимающе улыбнулся.

— Одним словом, товарищ генерал, обходной маневр.

— Может быть, и так, — согласился, вздохнув, генерал. — Чего там, выгнать проще и никогда не поздно.

Во втором взводе «покаянную бумагу» состряпали вмиг. Не веря себе, гурьбой понесли к Бабанскому. Он встретил хмуро, даже сердце екнуло: неужто «нет»? Но капитан бумагу взял, долго читал и, мусоля карандашом, поправлял текст, вписывая свои абзацы о том, что суворовцы обязуются и еще раз обязуются…

Наконец Бабанский ушел к генералу. Второй взвод ждал положительного исхода. Один только Серый, надутый как хомячок, ухмылялся: он был уверен, что это только начало — цветочки, мол, братцы, еще впереди.

13

Ее так и прозвали — тихая неделя.

Во втором взводе воцарилось компромиссное равновесие — «зачинщики драки» остались в училище, а майор Серов неожиданно потеплел, хотя ребята по-прежнему не верили ему ни на йоту. На самоподготовке, как всегда, корпели над задачками и писали девчонкам письма. Притихли и металлисты, словно им кто-то накрутил хвоста…

А в пятницу вечером роту вывели на плац. Там, уже подравниваясь, стояло все училище. На левом фланге в тусклом заходящем солнце сверкали трубы оркестра. Ждали генерала. Он вышел, молодцевато поздоровался с офицерами и встал рядом со знаменем училища: