Танцы со смертью - [48]

Звонок Мике рано утром поднял меня с постели. Сначала я вообще ничего не мог понять. «В чём дело? Он пытался совершить самоубийство, из-за того что носит зубные протезы?» От Ария никогда не знаешь чего ожидать, но не этого же.

В девять утра захожу к нему палату, которая, несмотря на его несмелые попытки украсить стены парочкой репродукций, так и осталась пустой белой пещерой. Он как раз бреется. На тумбочке лежит книга. Заглавие Een onbedachte verhouding [Необдуманное поведение] мне не известно.

Я спрашиваю: «Арий, зачем ты это сделал?» Ну и вопросы задаешь иногда! Вот тебе и необдуманное поведение.

– Ну, – говорит он, – потому что сил больше нет.

Теперь я хорошо знаю, что за избитым клише может скрываться действительное чувство, но, по-моему, это уж слишком. Снова я замечаю, до чего он обрюзгший, бледный и дохлый. К тому же еще этот протестантский прыщ на подбородке, из которого растет волос[118], и я думаю: «Если ты мог такой жалкий камушек швырнуть в Молоха, который грозит размозжить тебя, то нечего удивляться, что тебя так расплющили».

Выпитый коктейль с зубными протезами не доставил ему особых неприятностей, потому что чуть позже он без всяких проблем направился в поликлинику, чтобы показать свои ноги неврологу.

«Ты не думаешь, что кто-нибудь должен его сопровождать? – спрашивает меня Мике. И добавляет: – А то как бы он не бросился под встречный велосипед».

Снова поглядываю на лежащую на тумбочке книгу – Необдуманное поведение, именно, написал д-р Х. Фреекамп. Тема книги: «Место Израиля в церковной догматике», каковую Яаарсма кратко формулирует: «Пятнадцатая стация, Израиль как нация»[119].

К вечеру становится плохо мефроу Парментир. Ей 87 лет, и в завершение долгого путешествия она со свистками и скрежетом прибывает на конечную станцию. Я ничего не предпринимал, чтобы ускорить или приостановить ее смерть. Незадолго до ее ухода из жизни мне позвонил один из тех Сумасшедших Племянников, которые, как я всегда подозревал, ошиваются около умирающих, но с которыми до сих пор я всё же еще не сталкивался. Я имею в виду такого члена семьи, который всегда исходит из того, что смерть пациента бывает вызвана грубой ошибкой врача.

– Я разговариваю с врачом? Вы лечащий врач? Вы действительно врач? – начинает он взвинченно.

– Да, я действительно врач, – говорю я, на что он кричит в трубку:

– Вы думаете, что можете прохлаждаться, пока моя тетя умирает? Что вы, собственно, для нее делаете? Если она старая, то и пусть? Конечно, у вас на уме эвтаназия! А знаете ли вы, что такое анаклитическая депрессия?[120]

– Понятия не имею.

– Какой же вы тогда врач для престарелых? Марнизмюс[121], например, – известно вам, что это значит? Знаете ли вы, по крайней мере, с кем вы разговариваете?

– Доктор Швейцер?[122] – пробую я предположить.

– Опять вы со своими шуточками, о, вы об этом еще пожалеете. Нет, вы, сударь, разговариваете с Роземайером, я психоаналитик, ассистент профессора Б. Публикации Спитца и Риббл[123], вы в курсе? Ах нет? В таком случае я настоятельно требую, чтобы вы немедленно направили мою тетю к специалисту, потому что вы же вызовете уросепсис, уролог ее осматривал? Могу вас заверить, что потребую вскрытия, и немедленно!

Пожалуй, у этого Роземайера не все дома куда сильней, чем я думал. Мефроу Парментир еще не испустила последний вздох, а следователи уже на проводе: какой-то Роземайер в панике позвонил им, что его тетя умерла в Де Лифдеберге вследствие врачебной ошибки и что существует опасность, что там попытаются скрыть этот случай.

Я излагаю все обстоятельства, следователь спрашивает меня, как долго я знал умершую и видел ли я, чтобы этот Роземайер когда-либо ее посещал. Я отвечаю, что мефроу Парментир семь лет находилась под моим наблюдением и что менеер Роземайер ни разу не бывал в Де Лифдеберге. После чего чиновнику, видимо, посоветовали заняться чем-либо другим, вместо того чтобы расследовать этот случай. Больше об этом я ничего не слышал. Анаклитическая депрессия, – мне пришлось попросить его сказать слово по буквам. Ну и тип.

Между тем Арий уже несколько дней в больнице, и я звоню туда спросить, что они там с ним делают. Доктор Хорнстра, врач этого отделения, бодро рассказывает мне, что для Ария рассматривается вопрос об эвтаназии. Я отвечаю, что предпочел бы в этом не участвовать. Со мною он тоже не раз заводил разговор об этом, но после таблеток для очистки зубных протезов он, в том, что касается меня, окончательно подписал свой приговор: пожизненно, и самому лицезреть, как собственными силами придет к могиле, – потому что для меня Арий абсолютно кошмарный пациент, который в вечер, установленный для того, чтобы совершить последний обряд (когда после бесконечных поисков души ты наконец приносишь ему чашу с цикутой[124]), будет колебаться и просить об отсрочке или, вопреки всем договоренностям, скажет: «Поставь-ка ее вон туда, я, пожалуй, еще подумаю».

Я спрашиваю доктора Хорнстру, знает ли она о страхе, испытывать который этот соискатель смерти, собственно, вовсе не хочет.

«Да, – говорит она, – но как раз теперь он очень стеничен