Танцы со смертью - [47]

– Важное открытие в медицине, – почти уверен Херман.

– Ты имеешь в виду нечто такое, в чем действительно нуждается человечество? Боже сохрани, за кого вы меня принимаете? И в наказание возьмемся за Хермана. Посмотрим, чем мы сможем тебя… Представь себе, что ты получил бы возможность путешествовать во времени и в 1931 году смог бы побудить Гитлера снова взяться за акварели. Навсегда. Мы сделаем его счастливым до глубины души оформителем витрин большого универсального магазина в Берлине. Разве не здорово? Не то чтобы мы спасли всё человечество, но миллионы людей уж точно.

– Отлично, я – за! – говорит Херман, – ну а теперь ты.

– Да мне нужно не так уж и много. Всего лишь прославиться, но так, чтобы никто этого не заметил и чтобы я мог себе жить, как раньше, ясно?

Проводя ректальное исследование ван Ставерену, я вспомнил о том, как мы, будучи детьми, иной раз просовывали руки в песок, всё дальше и дальше, чтобы они там где-нибудь встретились. К ван Ставерену Костлявый уже проник с другой стороны и сидел внутри его, потому что, войдя, мой палец тут же наткнулся на явно злокачественное образование: touché[117].

– Он самый, доктор? – сразу же спрашивает он. – Нужен будет искусственный вывод?

За ланчем мы говорим с Де Гоойером о пальцевом исследовании. В бытность мою ассистентом домашнего врача мой коллега Герритсен рассказывал, как один пациент из близлежащей практики каждый год, когда приходилось замещать его домашнего врача на время каникул, являлся к нему для ректального исследования. «Ну, боялся рака; понятно, с геморроем, но главное – словить кайф».

– Ты не думал, что тебя просто использовали? – предположил я.

– Хм, использовали… – он пожал плечами.

Была у Герритсена такая привычка. Ему вообще была свойственна лаконичность.

А когда Де Гоойер практиковал в гинекологии, ему в подобной ситуации пришлось куда хуже. Он рассказывает, всё еще краснея при этом, как однажды делал осмотр одной дамы лет шестидесяти, которая любезно попросила его побольше смазать перчатки: «Знаете ли, я довольно сухая».

Когда он ввел ей два пальца, она глубоко вздохнула, и он услышал: «О-о-о, если бы, если бы вы только знали, о господи, как давно уже, что меня кто-нибудь…». Он испугался до смерти, сейчас же отдернул пальцы, пробормотал что-то насчет того, что «всё в порядке», и от смущения красный как рак выскочил в коридор.

Уж раз мы заговорили о пальцевом исследовании, могу рассказать о случае с Беенхаккером. Он всё время жаловался на якобы мучительные проблемы с пищеварением и каждую неделю требовал ректального вмешательства, чтобы таким образом освободиться от кала. В этом было что-то либидное, хотя это и было либидо, которое еле ползает, потому что уже не в состоянии бегать. Мике, с ее чувствительнейшей антенной на либидо, сразу его раскусила, пришла в бешенство и наотрез отказалась проводить ему эту процедуру сама или позволить делать это кому-либо другому. Несмотря на вопли Мике в адрес Беенхаккера, я однажды подумал: «А мне-то что до этого?» После того как он в сотый раз попросил меня проделать указанную операцию, я всё же поддался его настояниям. Мике, взбешенная, стояла рядом, скрестив руки на груди и зло глядя в пол. Как только я ввел ему палец в анус, Беенхаккер стал со сладострастными стонами испражняться. На постели не было достаточного количества подстилок, и не успел я прикрыться, как мне в руки, извиваясь, полезла какашка.

Мике процедила с презрением: «Ну и ну, дал насрать себе прямо в руки».

«Девять лет учился для этого, коллега», – подумал я.

К концу дня звонит Де Гоойер, чуть не в панике. Беспомощный, он стоит в палате менеера Деккера, которому вдруг стало плохо. Нужно что-то предпринять, но он не знает, что именно. «Мне кажется, он умирает, – говорит он, когда я вхожу в палату, – а я так и не смог поговорить с ним об этом».

Де Гоойер предпочитает такие вещи решать поэтапно. Он испытывал расположение к этому человеку и с удовольствием вновь растормошил бы девяностошестилетнего менеера Деккера, чтобы прокричать ему: «Внимание, вы умираете!» Словно тому угрожала опасность очутиться рядом с могилой, а не внутри ее. Но Деккер уже нашел правильный путь. Он больше ничего не услышит; его дыхание становится всё спокойнее.

Мы тоже успокаиваемся и присаживаемся рядом с ним. Прекрасный свет вечернего солнца освещает его лицо. Кто-то снял с него дурацкие очки, выданные больничной кассой; с прекращением кровообращения черты его лица постепенно становятся строже, в нем появляется нечто от облика фараона.

Он несколько раз еще ловит ртом воздух, словно хочет его проглотить, потому что дыхания уже нет. Потом все движения замирают, и его душа, вместо того чтобы, как предполагается, вознестись вверх, всё ниже и ниже опадает с его лица. Нас охватывает благостная тишина.

Я уже не раз это переживал, и опять у меня возникает чувство, что только что умерший выглядит приятней, чем умирающий, хотя умер он сейчас почти без усилий.

«Прошло хорошо, правда?» – произносит Де Гоойер через какое-то время.

Да, всё прошло хорошо.

Сумасшедший Племянник

Арий Вермёйлен совершил попытку самоубийства. Пожалуй, сказано чересчур сильно для способа, который он для этого выбрал. Сегодня утром он проглотил семь растворимых таблеток для очистки зубных протезов. В стакане, куда на ночь кладут зубные протезы, все семь таблеток полностью не растворились, но того, что получилось, он изрядно глотнул, после чего сразу же робко позвал сестру. Дурацкая выходка, но тем не менее.