Танцы на снегу - [81]

По двору сновали молодые человечки. Они то и дело совали в клетку капустные кочерыжки, уговаривая зайца поесть. Но Кувырок не брал угощения — отчасти от страха, а отчасти им назло. К тому же кочерыжки пахли человеческими руками, и в любом случае Кувырку было не до еды — он был близок к отчаянию. Если бы он мог откусить себе голову и разом покончить со своими горестями, он, возможно, так бы и сделал. В клетку он попал во второй раз в жизни, и ему это понравилось еще меньше, чем в первый. Очень уж противен цементный пол, и на этот раз у него не было товарищей, чье общество могло бы хоть немного скрасить неволю.

Немало времени прошло, пока он чуть успокоился, собрался с силами и к нему вернулась способность к наблюдению и интерес к тому, что происходило за пределами загона.

Когда человечкам наконец надоело к нему приставать и они ушли играть в другой конец двора, Кувырок смог осмотреться. Цементный прямоугольник, на котором он находился, когда-то, видимо, служил полом сарая, но сейчас был открыт всем стихиям. К нему примыкала задняя стена дома с пристройкой.

Тут же стояла старомодная водокачка. Она проржавела насквозь, изогнутая рукоятка в виде буквы S выглядела так, словно к ней давно никто не прикасался, конец шланга, лежащего на ограждении загона, был забит землей.

Кувырок чувствовал запах воды. Здесь был колодец, и вода в нем оставалась хорошей и чистой. Но им давно не пользовались. Прошел не один десяток лет с тех пор, как люди прикрыли колодец каменной плитой и забросили его, и теперь воду пили только животные, заточенные во мраке глубокой ямы.

В колодце жили жабы. С тех пор как люди перестали опускать в колодец ведро на веревке и установили водокачку — новинку по тем временам, — жабы потеряли возможность выбираться на землю и остались внизу навсегда. До чутких ушей Кувырка долетали их разговоры. Это были таинственные, загадочные беседы отшельников-духовидцев.

Жабы живут долго, а передвигаются мало. Иная жаба так и проводит всю жизнь в углублении под камнем. Ясно, что такое существование порождает причудливые характеры с метафизическим складом ума, создающим экзотические философские системы и эксцентрические теории. Даже если бы Кувырок понимал язык жаб, он вряд ли понял бы мысли, которыми они обменивались в душном мраке своего неподвижного и бессобытийного мира. Что мог знать заяц о музыкальных свойствах еле заметных солнечных отблесков или осязательных отличиях многочисленных разновидностей мрака? Что понимал он в мистической поэзии стоячих вод, в поисках которой тянутся под землей корни отдаленных деревьев? Или в тайной истории камней, которую можно было узнать из шепота растений, окружающих его клетку?

Жабы из заколоченного колодца беседовали с водой, камнем и деревом, ощущали вращение земли и запах окаменевших листьев (эти листья помнили диковинные непроходимые леса под древним солнцем), слышали крики динозавров, раздающиеся из бездонной пропасти времени. Жабы давно достигли просветления, неведомого больше никому на земле, и души их, когда приходил час, отправлялись прямиком на колени к Богу. Вертикальная бездна со скользкими стенами, в которой существовали жабы, была полой сердцевиной вселенной — весь мир вращался вокруг этого цилиндра со спертым воздухом. Колодец был потаенным святилищем космоса, и сосредоточенные души жаб видели во сне вещи, невидимые большинству обитателей земли.

Водокачка возвышалась над черной пропастью колодца, как обелиск. Бесчисленные поколения жаб, возможно, будут сменяться в колодце до конца времен, изобретая сложнейшие системы, наслаждаясь глубочайшими прозрениями, создавая символы и образы, которые, может быть, ошеломили бы великих философов земли — зверей, птиц, рыб и людей, — но которым суждено навек оставаться неизвестными. Не исключено, что жабы давно превзошли все художественные достижения человеческого искусства, что их творчество содержит разгадку жизни и смерти, мира и войны, возможно, им известно, как избавиться от болезней и голода, — но никто, никто никогда этого не узнает, и все разгадки так вовек и останутся погребенными внутри колодца.

Кувырок потряс головой, чтобы не слышать бормотания отшельниц-жаб.

Двор был огорожен символической оградой, наспех собранной из кусков проволочной сетки, колышков, натянутой проволоки, кусков ржавого железа и даже верхушки кухонной плиты. В дальнем углу был небольшой огород, где целый день рылись, ища пропитания, куры. На ночь их, помня о лисах и горностаях, запирали в курятник.

Рядом с курятником стояла конура, принадлежащая лохматой черной дворняжке. Эту собаку, грязную и злобную — она рычала даже на хозяина, хотя и негромко, — никогда не спускали с цепи. Большую часть времени она лежала на земле, угрюмо оглядывая двор, и разражалась лаем, стоило кому-то поблизости пошевелиться. Спокойно она относилась только к курам и самому маленькому из человеческих детенышей. Кувырок был очень рад, что собака далеко от его загона. Она присматривалась издали к зайцу с мрачным интересом. Кувырок вздрагивал, когда ловил ее взгляд — взгляд убийцы.

По всему двору валялись разбросанные игрушки маленьких человечков. К забору был привязан самокат, сделанный из детской коляски, — дети привязали его, как лошадь, чтобы не убежал.